Учеба в Москве

 

Служба шла своим чередом. Постепенно я овладевал навыками психологии и ораторского мастерства. Мне необходимо было продолжать учебу, и поэтому Федорас, согласовав  предложение, с Власовым, решил отправить меня в Москву  в институт повышения квалификации, руководящих работников органов внутренних дел МВД СССР.

4 января 1989 года я, экипированный по уставу, улетел в Москву. Институт дислоцировался в полутора километрах от г. Домодедово, окруженный со всех сторон, лесом. И вот опять мистика. В одной группе со мной учился старший лейтенант Ярыгин, инструктор по ПВР одной из Краснодарских колоний. А так как к тому времени я уже хорошо знал Краснодар, потому что у родителей жены жил Андрей, я сдружился с Ярыгиным и рассказал ему об этом. Мы с ним планировали в один из выходных дней слетать туда, т.к. билет был недорогим, стоил 28 рублей,  аэропорт был рядом. Но Ярыгин в последний момент отказался лететь, а я один не решился.

За период учебы в Москве мы многое повидали. Главным событием было посещение Мавзолея В.И.Ленина. Весь наш курс 480 человек ввели в строй граждан, двигающийся непрерывным потоком к мавзолею вождя. В Александровском парке перед могилой неизвестного солдата, когда мы всей шеренгой поравнялись с ней, прозвучала команда  «приставить ногу». Нас построили  колоной, а очередь пропустили вперед. Четыре курсанта строевым шагом возложили цветы,  все офицеры приняли «стойку смирно» и взяли под козырек. Со стороны это выглядело очень торжественно и продолжалось не более 10 минут. Затем движение общей колонны продолжилось по Красной площади. У Мавзолея церемониал с возложением венков повторился. Перед черными воротами слева и справа застыл караул поста №1. Неожиданно возникли два офицера с синими околышами КГБ. Нас внимательно осматривали снизу вверх. Спереди по цепи прошла команда: «Вынуть перчатки из караманов шинели и одеть их». Это относилось ко всем, даже  гражданским, которые шли  за нами, потому что в руках нельзя ничего держать, карманы не должны оттопыриваться. Мавзолей охранялся от возможных террористических актов. Москва готовилась к олимпийским играм.

После возвращения из Москвы мы с Ларисой стали думать о моем переводе в Краснодар. В апреле 1980 года я направил в Москву два рапорта на перевод.  Главным аргументом, на который мы ссылались, было проживание сына Андрея в Краснодаре у родителей жены, которому по климатическим условиям противопоказано проживание в Сибири.

Получив ответ с управления кадров Москвы,  где было затребовано обоснование врачей. Пришлось действовать решительно, подтверждая медицинскими справками.

В марте 1971 года Лариса подала рапорт на увольнение из органов, чтобы аргументировать мой перевод решениями жены. В апреле мы собрали контейнер для отправки в Краснодар, и она улетела к родителям на юг.

Я оставался один в пустой квартире с мебелью, которая состояла из одной разваленной кровати и стола на кухне, на котором стоял неработающий телевизор «Горизонт». Возвращаясь с работы, я смотрел на темные окна нашей квартиры, вспоминая слова из песни: «На третьем этаже квадратики огня, теперь они уже горят не для меня». В пустой квартире я находиться не мог, т.к. все напоминало о семье. Я отдал ее лейтенанту Тарских, перейдя в однокомнатную квартиру лейтенанта Дуброва. К этому времени Федораса тоже перевели в г. Нерчинск на должность начальника ВТК. Наконец пришел ответ с управления кадров МВД СССР с требованием отправить мое личное дело в УВД Краснодарского крайисполкома. Мне оставалось ждать вызова, но его не было. Пришлось взять кратковременный отпуск и полететь в г. Краснодар. В УВД Краснодарского крайисполкома вопросами моего перевода занимался кадровик. Он знакомился с семьей моей жены, осматривал квартиру. Изучив мое личное дело,  дали ответ на рапорт, что не усматривают связи с Краснодаром. В связи с этим мне пришлось лететь с рапортом в Москву    в управление кадров МВД СССР. И вот чудо! Я бы никогда сам не решился на это, и какая-то сила меня подталкивала, неожиданно для себя я попал на прием к самому Чурбанову.

Огромный кабинет поразил меня. Вид генерал-полковника Чурбанова тоже. Его черные набриалиненные волосы сверкали на солнце. Лица его я не видел, т.к. он сидел наклонившись над документами. Не поднимая головы, он каким-то резким металлическим голосом спросил: «Что у Вас?» Я сбивчиво стал объяснять ему о семье, сказав, что кадры УВД не усматривают моей связи с Краснодаром. Я пояснил, что жена проживает в Краснодаре с детьми и работает в исполкоме. Чурбанов протянул руку, сказав «Ваш рапорт», он крупно стал писать на нем, поставил точку, проткнув лист бумаги. Затем, не поднимая головы, передал его мне, сказав, передайте секретарю. Я вышел и прочел его неразборчивый подчерк на моем тексте: «Перевести в г. Краснодар или города Краснодарского края на равноценную должность». Передав рапорт в канцелярию секретарю, я поехал в аэропорт. Но билетов на ближайшие семь дней на Читу не было. Ехать поездом означало – опоздать. Надо было что-то предпринимать.

На Читу в Домодедово оформлялся рейс №110, шла регистрация. Я ждал, но, свободных мест не оказалось. Рядом оформлялся рейс на Красноярск. По радио объявили, что на этот рейс есть свободные места. Я рванул в кассу, купил билет и пошел на посадку. Самолеты стояли рядом. Около самолета рейса № 110 стоял человек в летной форме. Его лицо показалось мне знакомым, я стал мучительно вспоминать, где и когда видел этого человека. И вдруг вспомнил, что когда-то в молодости я работал у него заправщиком на самолете АН-2. Я сразу начал с вопроса:

—Леша привет! Ты меня узнаешь? — Но прошло более десятка лет, он мог меня забыть. Я обратился к нему: — Прошу помощи, мне нельзя опаздывать.

— Хорошо, — сказал он, — пойдем к командиру.

Мы по трапу поднялись в кабину самолета, летчики готовились уже к полету. Леша стал объяснять командиру:

— Командир, тут знакомый офицер, ему нужно в Читу. Билет у него на Красноярский рейс, но он все равно опаздывает, нужно помочь.          

— Нет. У нас перегруз, да и в Новосибирске  топлива нет. Надолго  застрянем. Уж, лучше ему в Красноярск лететь. Все к Чите ближе. — Уверенно сказал  тот, как бы оправдываясь.

 Я спустился по трапу вниз и пошел к самолету рейса Москва-Красноярск, но от него уже отогнали трап. Растеряшись, я стоял с билетом в руке, не зная, что делать, а самолет начал выруливать и медленно покатился к взлетной полосе. Я не заметил, как бортинженер подошел ко мне.

— Опоздал на свой рейс, – уныло сказал я  потерянным голосом.

—Ничего, полетишь с нами в пилотской кабине. Будешь сидеть на стуле в нашем гардеробе. Войдешь за мной и сразу налево за ширму. Понял? — Инструктировал  меня Леша.

  Мы поднялись по трапу, который сразу же отошел от самолета. Я неуверенно шел за ним, скрываясь за его спиной, войдя в кабину, нырнул за шторку. Сел на жесткий стул. Слышно было щелканье тумблеров, команды командира, четкие ответы членов экипажа: «— Второй готов? — Готов. — Выполнить рулежку? — Готов. — Полоса? — Свободна. — Ветер? — 60 градусов левого борта. — Форсаж тысяча пятьсот оборотов. — Готов.»

Самолет задрожал, гудя турбинами, и резко рванулся вперед, придавив меня к жесткой спинке стула. Выглянув из-за шторки, я увидел красный диск, заходящего солнца, и стремительно надвигающиеся на нас облака. Мгновенно стемнело и  перед глазами открылось звездное небо.

— Ну, что у тебя случилось, лейтенант? — после взлета и долгой рабочей паузы раздался голос командира воздушного лайнера. Вопрос был адресован мне, но я не сразу понял, наивно полагая, что лечу незамеченным.

— Он опаздывает из отпуска, — ответил за меня бортинженер.

— Можешь открыть шторку, лейтенант, а то спрятался, как мышонок. Я же видел, как сто третий ушел без тебя, а мы сибиряки своих земляков в беде не бросаем. Давай раздевайся, устраивайся удобнее, сейчас будем ужинать. Настенька, давай на пятерых, — по-хозяйски распорядился командир, и  приказал второму пилоту:

— Включи автопилот. Ты, что ужинать не хочешь? — Его тон был доброжелательным, а голос добрым.

Ужин был обильным: курица, бульон в огромном кувшине, еще всякая всячина, шоколад и фрукты.

— Так что случилось, лейтенант? — Повторил вопрос командир, после обильного ужина.

И я рассказал о переводе в Краснодар и, как попал к Чурбанову и, что опаздывать нельзя, могут затормозить перевод.

Перед Новосибирском радист связался с аэродромными службами, передав радио командиру.

— Ну, ты счастливчик, лейтенант. Нас заправят, а больше топлива нет. Будешь в Чите вовремя.

     Только через месяц в октябре 1981 года, получили приказ Министра внутренних дел: «Откомандировать старшего лейтенанта Полуполтинных Ю. М. в распоряжение  УВД Краснодарского крайисполкома».

      В УВД Краснодарского крайисполкома не понимали, почему рапорт подписан Чурбановым, а приказ — Министром внутренних дел Щелоковым. Обычно все приказы по личному составу, подписываются, начальником управления кадров генерал-полковником Чурбановым Ю.М. Я же ничего толком объяснить не мог, так как не понимал существо вопроса.

       В Краснодарских учреждениях не было свободных должностей инструктора политчасти, поэтому мне предложили должность инструктора по ПВР в ИТК-8 города Усть-Лабинска, расположенной в пятидесяти километрах от Краснодара. В ИТК-8 отбывали наказание осужденные, больные туберкулезом. Сотрудники, которые с ними работали в основном проштрафившиеся офицеры, а начальник  колонии  подполковник  Лукашевич был переведен с  Камчатской области тоже за какие-то грехи. По стечению обстоятельств мне пришлось исполнять обязанности замполита. В моем подчинении были восемь офицеров, шесть из которых в звании майоров. Один из них капитан милиции, он носил штатский костюм, и старший лейтенант, в прошлом фельдшер, недавно переведен на должность начальника отряда. Все с ромбиками на засаленных мундирах. Меня особенно удивил старший лейтенант, его вид оставлял желать лучшего, изо рта уродливо торчал желтый зуб. Говорил он, не открывая рта, цедя слова сквозь зубы. Я приказал всем офицерам привести форму одежды в надлежащий вид и не позорить органы:

— А Вам, товарищ старший лейтенант, может быть, удалить этот зуб?

— Пожалуйста!— Не обидившись, сказал он и, вынув его изо рта, показал мне.

Все дружно рассмеялись.

— Это чеснок, Юрий Мефодьевич, Вам тоже советуем держать чеснок во рту. От палочки хорошая защита. А формы надо иметь два комплекта, в одной работаете в зоне, другую одеваете домой, чтобы не подвергать опасности окружающих и родственников заражению туберкулезом, — дал мне разъяснительный совет бывший фельдшер.

 Мне стало неловко. Я извинился перед офицерами и все же попросил иметь опрятный вид.

  В Усть-Лабинске распологался ОИТУ УИТУ УВД КК и дислоцировались пять учреждений, в одном из которых инструктором по ПВР был старший лейтенант Ярыгин, тот самый с которым мы учились в Москве, в нашей колонии служил его брат лейтенант Ярыгин. Мы, конечно, за столом многое вспоминали. Здесь тоже есть мистика, как ни странно.

 

Служба в Краснодаре

 

Да, работа в Краснодарских колониях отличалась от работы в колониях  Забайкалья. Условия содержания осужденных были несколько мягче, не только по климатическим условиям. Например, ИТК-8, значилась как колония строгого режима, а условия содержания осужденных были как в больничном учреждении. Осужденных на утренних и вечерних проверках не строили на плацу, а считали по секциям в любую погоду. Мне пришлось с командиром роты, приучать  их к построению на плацу с усилением охраны и пулеметом, выставленном на небольшом кургане за пределами зоны. Со мной соглашались и даже побаивались, видимо слух о моем рапорте, подписанном  Чурбановым, распостранился за пределы  отдела кадров УВД. Ко дню Советской Армии мне присвоили очередное звание – капитан  и наградили медалью «За безупречную службу». Мой тесть, прослуживший в армии  тридцать лет, удивлялся. Ему было невозможно представить, что на новом месте службы через четыре месяца, присваивали очередные звания, у них это длилось по нескольку лет. Раньше я не задумывался, какой я человек, и в следственном изоляторе, и в орловской колонии все получалось как бы само собой. Но, приехав сюда служить, я все чаще стал задавать себе этот, как я понял, основной вопрос. Правду сказать, первое время я немного задавался, внешне этого не показывая, а про себя гордился больше, чем надо: как же, капитан, политработник, медаленосец!  Почему к моей персоне столько внимания? Меня по приказу главка включили в комиссию по инспектированию колоний. Я был наделен оперативным мышлением, редкостной способностью мгновенно оценивать обстановку. Я, определенно, родился политработником. Это была моя стихия, мое призвание. Я любил готовить отчеты, составлять планы, сводки, все помнил, обо всем знал.

Не так сразу пришло взрослое чувство долга, ответсвенности. Сначала было только черное, только белое, только да или нет, хорошо или плохо. Третьего было не дано. Иногда заносило, бросало на «дзоты», а это отрицательно сказывалось на отношениях с подчиненными. Это проявилось на одном из партийных собраний, я разошелся так, что всех обвинил во взяточнистве.  Все сидели понурые, никто не проронил ни одного слова. Меня слушали с большим вниманием и недоброжелательным интересом. Я увидел лицо майора Романова, и на минуту сбился с мысли: так угрюмо глядел Романов. Это был человек, который один меня понимал и во всем помогал советами. Он же один не боялся меня, оставляя очки, шариковую ручку и фуражку на рабочем столе, изчезал куда-то, а затем появлялся с черными от орехов руками и ничуть не стесняясь, уверял меня, что был в рабочей зоне.

Было уже поздно, когда я вышел к Кубани. После душной тесноты зала воздух у реки освежал прохладой. Я медленно шагал по берегу, обдумывая организацию своей работы и жизни в новых для меня условиях. Здесь не было друзей и товарищей, и все решения надо было учиться принимать самому. Вечером я иногда возвращался в гостинницу пешком, не спеша, потому что жил без семьи и меня никто не ждал. Утренняя прогулка была зарядкой, подготовкой нервов и мозга к рабочему дню. Я не позволял себе опаздывать на службу. Никто из сотрудников не видел меня раздраженным или взволнованным. Раздражение и волнение — элементы эмоциональные, а эмоциям не место в работе. Я учился тренировать свои нервы и добился того, что во всех трудных случаях владел собою.

Но время работало против меня. Я стал отдаляться от семьи, все реже и реже появлялся в Краснодаре. На выходные ставил себя в график дежурства  по ОИТУ города Усть-Лабинска и загружал себя работой, чтобы не скучать. Лариса звонила, ругала меня и требовала, чтобы я добивался перевода в Краснодар. Я отказался от квартиры в Усть-Лабинске и написал рапорт на перевод, хотя вопрос перевода уже был в стадии решения. Меня хотели перевести в политотдел главного управления исправительных учреждений, но я торопил события. В Упрвлении КГБ по Краснодарскому краю работал брат моего друга Бутина, который служил со мной в Новоорлоске. И я с ним познакомился. На одну из наших встреч, он попросил меня надеть новый мундир со всеми значками и наградами и, надев мундир, с погонами подполковника и фуражку с синим околышем, повез меня в ГУВД Краснодарского крайисполкома.

Черная «ВОЛГА» с правительственными номерами подкатила к парадному  входу здания на Гаврилова, и некоторое время стояла с выключенным двигателем.

— Нас должны встретить, — спокойно сказал мне подполковник и закурил.

Из огромных дверей здания вышел лейтенант и бегом бросился к машине, открыв сам дверцу, представился:

— Вас ждут, товарищ подполковник. Прошу! — Вскинув руку к козырьку фуражки, сказал дежурный офицер.

— Выходи из машины, капитан, и иди за мной, — сказал мне Юрий Михайлович и легкой походкой зашагал за дежурным офицером, спешившим открыть дверь кагебешнику. Я едва поспевал за ним.

  У двери лифта нас ждал начальник отдела кадров полковник Погодин.

— Здравия желаю, Юрий Михайлович, — он вопросительно, взглянул на меня.

— Это мой родственник, — как- то обыденно бросил подплковник и Погодин в полупоклоне, протянул мне руку.

— Прошу! — Он указал рукой на кабину лифта и, войдя  последним за нами, нажал на кнопку четвертого этажа.

В кабинете они говорили о своих делах, мало понятных для меня, и в заключении Юрий Михайлович сказал, как бы между прочим:

— Надо капитана перебросить в Краснодар, что он там  без семьи живет, найдите для него место. Да, да уже все решено. Ты, Юра, подготовь отчеты и передавай дела капитану Савенко, я его с Белореченской ВТК в восьмерку перевел, приказы уже у начальника ГУВД на подписи, — необычно заговорил Погодин, относившийся ко мне с подозрением.

Вернувшись в Усть-Лабинск, я принялся за подготовку документов к передаче. На телефонные звонки не отвечал, слушал только радио. Вдруг слышу: «ВНИМАНИЕ! ЧЕРЕЗ НЕСКОЛЬКО МИНУТ БУДЕТ ПЕРЕДАНО ВАЖНОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЕ СООБЩЕНИЕ». Что это? Сразу почувствовалось волнение. В душе появилась тревога. Прибежал майор Романов:

— Юрий Мефодьевич! Ты слышал? — взволнованно говорил он,  прикрывая рот ладонью руки.

— Слышал. Надо позвонить в политотдел.

В кабинет вошел начальник  колонии. Он молча прошел и сел в мое кресло.

— У вас радио включено? — после паузы спросил он. Только сейчас я услышал легкий гул в приемнике. После сообщения радио просто молчало.

— Да, конечно, включено. Что это, может быть? — задал я вопрос самому себе.

   Раздался телефонный звонок, заставивший всех вздрогнуть. Я подошел к столу и снял трубку. Услышал раздраженный голос начальника нашего главка полковника Стовбы.

— Полуполтинных?

— Так точно, товарищ полковник.

— Ты радио слушаешь?

— Так точно.

— Что ты заладил «так точно», «так точно». Где Лукашевич?

— Здесь. У меня в кабинете.

— Никуда из кабинета не выходите. Радио на зону отключите, до особого распоряжения. Все! — в трубке послышались гудки.

— Кто с вами говорил? — спросил Лукашевич.

— Совба, — ответил я, продолжая держать трубку в руке.

— Вас спросил, и приказал ждать особых распоряжений.

Мы все понимали, что умер Генеральный секретарь КПСС, но вслух эту мысль никто не высказывал. Вот оказывается, как нестабильна власть. В стране могут произойти перемены, как это было уже не раз. Сейчас мы это знаем, а в тот исторический момент все напряженно ждали.

Голос Кирилова, сообщавший о смерти Брежнева по радио и телевидению, был неподдельно скорбным, и эта скорбь передавалась нам. У меня на столе зазвонил телефон. Было приказано всем свободным от службы офицерам к 16 часам собраться в  клубе на митинг. Лукашевич ушел отдавать соответствующие распоряжения, а я поехал в гостиницу, что бы вывести на митинг всех, проживающих там офицеров.

К назначенному времени к клубу стали подъезжать машины и автобусы. Из Краснодара приехал начальник политотдела. Надо было подтягиваться и нам. Многие постояльцы гостиницы уже ушли, я вышел последним с женщинами в офицерских погонах. Чтобы разрядить обстановку, приказал с шутливой интонацией построиться в две шеренги. И сам, возглавляя колону из десятка женщин, зашагал к  клубу, не оборачиваясь.

—Что это за цирк вы устраиваете, капитан? — раздался зычный голос начальника ОИТУ. Я обернулся и увидел, что женщины строевым шагом едва поспевали за мной.

— Приставить ногу. Разойдись! — под дружный хохот офицеров, приказал я и подошел к полковнику из Краснодара.

—Здравия желаю, товарищ полковник. Я и не заметил, что они за мной идут строем. Пошутил. А женщины есть женщины. — Пытался я объяснить эту ситуацию в столь трагический час.

— Все, по уставу, так и полагается в армии приводить подчиненных на любые мероприятия, и  ты заслуживаешь похвалы. Где Лукашевич? Он поискал глазами моего начальника и жестом, пригласил подойти. Отправишь Полуполтинных в отпуск с  пятнадцатого ноября. — Сказал он Лукашевичу и, уже глядя на меня, добавил:

— А ты после отпуска уже в Краснодаре будешь служить. Приказ подписан. Получите почтой.

— Слушаюсь. Разрешите идти? — подвел я руку к козырьку фуражки.

— Куда идти-то? Стой здесь. Может быть, выступишь по поводу кончины Генерального секретаря. Я слышал ты мастер речи говорить, — он  бросил взгляд на Лукашевича и я понял, кто докладывал в Краснодар о моих делах.

    

Зимой 1982 года я окончательно переехал в Краснодар. Сам город был мне так хорошо знаком, как будто я прожил здесь уже много лет. Я теперь мог гулять в выходные дни по городу с дочкой. Она просила меня повезти ее «в Читу», так она называла улицу Атарбекова в Фестивальном микрорайоне. Этот участок города напоминал улицу Ленина в Чите, которая начинается от улицы Богомягкова, затем пересекает Курнатовского, Журавлева  и до площади имени Ленина. Наташа запомнила этот участок  улицы, когда мы ездили с аэропорта, возвращаясь, домой из ежегодных отпусков. Здесь улица Атарбекова начиналась с таких же магазинов, как «Юбилейный» и «Старт», а напротив магазин «Игрушки». Мне тоже нравилось гулять в этом районе города, который резко отличался от старинного центра Краснодара.

Кроме моей профессиональной работы, мне пришлось заниматься политическими вопросами Коммунистической партии, так как в январе 1983 года меня избрали секретарем партийной организации учреждения ИЗ-18/1. И так я окунулся в политику, как говорят, с головой. В ту пору меня огорчали две вещи. Эта откровенная ложь, когда говорят одно, а делают совершенно другое, и самоунижение служебного и партийного достоинства, когда человек, облеченный властью, берет взятку. С моей точки зрения это доказывало, что люди не имеют представления о том, какое губительное действие производит эта чума на наше общество. Это понимала партия и правительство, и вели с этим злом непримиримую борьбу. Камеры СИЗО, где я теперь служил, начали  заполняться ответственными работниками партийно-советских органов и сотрудниками МВД.

Моим близким другом стал капитан Бондарчук, бывший армейский капитан, прослуживший в армии более пятнадцати лет на полигонах, где проходили испытания современного оружия. Его комиссовали по болезни на пенсию, с правом выбора места жительства и предоставлением квартиры. Но капитан Бондарчук был истинным патриотом своей Родины, он не захотел быть военным пенсионером и продолжал службу в органах МВД. И вот здесь мне пришлось столкнуться с черствостью людей, с которыми его свела судьба. Они не видели в этом человеке патриота, они считали его ничтожеством, определив на самую низкую должность, без кабинета и даже без своего стола, где бы можно написать какую-то бумагу или посидеть. Вот так по девять и более часов он не имел возможности снять тяжелую шинель, а иногда и присесть. Он, привыкший к трудностям армейской жизни, не жаловался на свою судьбу, только смотрел на меня грустными глазами, иногда наполнявшиеся не прошеными слезами. Я, конечно, поставил ему стол в своей комнате для отдыха, примыкавшей к кабинету, где стоял небольшой диван. Алексей Иванович в знак благодарности помогал мне во всем. Он ночами печатал мне доклады, хотя мог делать эту работу и днем. Он поведал мне историю своей нелегкой судьбы и своей болезни, которая называлась лучевой, и что ему раз в год делают переливание крови в госпитале участников войны, и что  никто из руководства не знает об этом. Но самое интересное, что я узнал, это история его продолжения службы в МВД. Оказалось, что помог ему в решении этого вопроса генерал-полковник Яковлев, командующий внутренними войсками, и что Яковлев его двоюродный брат. Для доказательства он показал мне фотографии, где Алексей Иванович, в его кителе с погонами генерала, обнялись, сидя на диване.

В начале февраля, я написал представление на присвоение капитану Бандарчук очередного звания майор и подал на подпись начальнику, который обвинил меня в поспешности моих действий, и тогда мне пришлось рассказать ему все. Представление он подписал, но не из уважения к этому человеку, а из-за страха перед высшим руководством. 23 февраля 1983 года, Бондарчук стал  майором. После объявления приказа офицеры окружили его, поздравляли с присвоением звания. Они жали ему руку, а он успевал только отвечать:

— Спасибо, спасибо!

Когда все разошлись, я сказал ему:

— А ведь событие, товарищ майор, придется отпраздновать!

Ему было странно и приятно слышать это новое обращение. Обмывали его большую звезду мы вдвоем в его квартире на «Гидрострое», куда пришла телеграмма с поздравлением в присвоении очередного звания от генерала Яковлева.

Алексей Иванович старался помогать мне во всем. Он не жалел ни сил, ни времени, в любое время выполнял мои просьбы с таким рвением, что мне было неудобно ему приказывать, я мог только просить его сделать что-то. Через месяц неожиданно для меня, на моем столе раздался телефонный звонок, я снял трубку:

— Товарищ, капитан, вы «скорую помощь» вызывали? — спросил меня ДПНСИ.

— Нет. А что случилось? — раздраженно спросил я дежурного.

— Майор Бондарчук вызвал, и куда то убежал, мы думали вы знаете.

Я выбежал из кабинета и побежал искать Бондарчука. Я знал, что он должен был быть на мостике прогулочных двориков. Он действительно был там. Стоял, облокотившись на перила, фуражка съехала на затылок, мокрые волосы прилипли ко лбу.

— Что случилось, Леша? Ты для кого «скорую помощь» вызвал, — кричал я, ему, поднимаясь по ступенькам.

Расслышал ответ, только когда подошел к нему. Он, не отрываясь от перил, сказал слабым голосом:

— Для себя. Мне плохо, надо срочно в госпиталь.

Провожая его, я подбадривал:

— Держись, майор, «ничто нас в жизни не может вышибить, из седла». — На его лице появилась слабая улыбка и одновременно по щеке покатилась мужская слеза.

В госпитале, я навещал его часто. Приходил к нему в форме, прикрытой халатом. Заходил в палату, здоровался со всеми, при моем появлении все вставали, хотя до моего появления все лежали на кроватях. Алексей Иванович благодарно улыбался бледными губами, и шептал:

— У вас все хорошо, Юрий Мефодьевич, вот оставил вас одного среди этих волков, простите меня старого воина.

— Да, действительно, воина — прямо с «поля боя» в госпиталь. Ты, Леша, настоящий воин, таким людям надо Героя давать.

Позднее, я узнал, что Алексей Иванович, возвышал меня перед офицерами его палаты так, что они в знак  уважения вставали при моем появлении.

Такие люди оставались всегда на обочине нашей жизни. Они становились коммунистами, не из соображений выгоды, а по зову сердца, по убеждению, потому как верили в светлые идеалы. Партбилет был для них, не пропуском к вершинам власти, а святыней, и шли они с ним на самые трудные участки строительства коммунизма.

Но время, в котором тогда мы жили, было не стабильным. У власти был Ю.В. Андропов, а мы знали, что он конфликтует с министром МВД Щелоковым и не доверяет в целом органам. Я помню выступление у нас в ГУВД первого секретаря краевого комитета партии В.И. Воротникова, указывая в зал, в котором сидели начальники учреждений и секретари партийных организации, он  говорил, резко взмахивая рукой, от чего  волосы падали на лоб и он их небрежно откидывал назад:

— Вы все погрязли во взятках, вы продали наши идеалы, вам не место в партии и в органах,  мы наведем здесь порядок… Андропов  заменил Щелокова, на Федорчука, которого вначале поставил вместо себя на пост председателя КГБ СССР, а затем министром внутренних дел. Началась чистка  в органах. Снимали, сажали и даже расстреливали. Но всколыхнувшиеся, было, надежды оказались недолгими. Андропов был тяжело болен и вскоре умер.

Наступило время К.У. Черненко, еще более сложное. Страна жила предчувствием изменений. Необходимость их ощущалась во всем. Но в жизни партии и страны все оставалось по-прежнему.

В Краснодарском СИЗО тогда сидели многие руководители высшего эшелона власти, которых осуждали на большие сроки лишения свободы, одну из женщин даже приговорили к расстрелу, за хищение в особо крупных размерах, хотя по закону женщин и малолетних преступников не расстреливали. А ее  расстреляли в конце 1984 года. В сентябре 1985 года у нас из-под стражи сбежали двое осужденных, приговоренных к расстрелу, прямо из камеры смертников. Им помогли девушки контролеры, внедренные на работу в органы заинтересованными личностями. Побег был присечен на территории СИЗО, один из бежавших был ранен. Контролеров арестовали, сразу после задержания беглецов.

В течение сентября, октября и ноября месяцев 1985 года проводилась глубокая проверка деятельности учреждения ИЗ-18/1 ГУВД Краснодарского крайисполкома. В результате, которой от большинства сотрудников были взяты объяснения и проведены оргмероприятия, повлекшие аресты и увольнения многих офицеров среднего и старшего начсостава. Начальника СИЗО уволили из органов с передачей дела в прокуратуру. Начальника ГУИТУ уволили по статье 69 за дискридитацию органов МВД. Инспектора оперчасти капитана Шандро арестовали, она содержалась в СИЗО КГБ.  За моей подчиненной  лейтенантом Делеевой приехали ночью на квартиру, чтобы арестовать, но она в присутствии мужа и трехлетнего сына, застрелилась, так и не открыв дверь. Меня для беседы вызвал представитель генеральной прокуратуры Т. Х. Гдлян, занимавшийся ташкенским делом, нити которого привели его в Краснодар. Я очень переживал, что какой-то армянин ведет дело.

Гдлян работал в кабинете начальника оперчасти в штабе учреждения.

— Капитан Полуполтинных прибыл по вашему вызову, — по  привычке представился я, едва шевеля языком в пересохшем рту.

— Что, капитан, волнуетесь? — Гдлян подошел ко мне и протянул руку. Моя рука была холодная и влажная.

— Присаживайтесь, выпейте воды, это вас успокоит немного. — Вас откуда перевели в Краснодар? — внимательно, глядя мне в глаза, спросил Гдлян.

— Из Читы, — едва, разжав губы, процедил я.

— Что? Откуда? — недоумевающе произнес он.

— Из Забайкалья, — уточнил я, думая, что он не знает, где Чита.

— Из Читы значит? — он вопросительно посмотрел на меня.

— Да, это моя Родина, я прослужил там двенадцать лет. Я там и родился.

К моему удивлению, Гдлян расхохотался, не скрывая этого, достал  из кармана платок стал вытерать слезы, отвернувшись к окну.

— Рассмешили до слез, олухи, — он сел за стол. — Понимаете, капитан, они Читу с  Чемкентом перепутали.

  — А, что, Вы, с Чурбановым Юрием Михайловичем,  знакомы? — спросил он как-то неожиданно.

— Да. Я у него на приеме был по поводу перевода. Даже не знаю, как попал к нему.

— Да, им хотелось вас подставить, и они не отступят от своих намерений. Вам придется защищаться. Единственное, что они могут сделать, это уволить вас из органов. А у меня к вам вопросов больше нет. Можете спокойно спать. Я вам советую обратиться в особую инспекцию по личному составу к генералу Еремову и все ему рассказать. До свидания, — и он углубился в бумаги.

Я полетел в Москву. На Огарева, 6 мне уже доводилось быть, и я без труда нашел    генерала Еремова. Когда ему доложили, что в приемной ждет Полуполтинных из Краснодара, то услышал по громкой связи:

— Это, какой  же Полуполтинных, что-то фамилия знакомая?  Пусть войдет.

— Здравия желаю, товарищ генерал, я к Вам по рекомендации товарища Гдляна. — Спокойно представился я, ничуть не волнуясь, потому что увидел добродушного старика, сгорбившегося и худого. Генеральский мундир на нем висел, как на вешалке.

— Присаживайся, молодой человек. Фамилия твоя мне знакома. Много лет назад я занимался жалобой Полуполтинных. Его восстановили в органах и  в звании. Это не твой отец? — говорил он тихо, спокойно, помешивая ложечкой чай в стакане с подстаканником.

— Да, это мой отец, был уволен, а затем, через четыре года, восстановлен. Вот и у меня теперь сложности.

— У вас в Краснодаре все сложнее, некоторые даже стреляются. Наломали  вы там дров. Но ты ни в чем не замешан. Мне Гдлян звонил. Я в курсе всех дел. Вот занимаюсь всеми этими делами. А тебе советую на пару месяцев покинуть Краснодар, что бы тебя, не смогли подставить или подстроить какую-нибудь гадость.

Я еще не знал, кто из офицеров застрелился, и эти слова генерала меня взволновали, ситуация была сложной, надо было лететь в Читу, а может еще дальше, где бы меня не нашли.

В  Читу я прилетел озабоченным, надо было придумать что-то, чтобы не волновать родителей, надо было, как-то сообщить жене о моем месте нахождения, не выдав себя. Вопросов было больше, чем ответов. Я не помню, что я говорил всем и что делал, живя у родителей, но когда через два месяца вернулся в Краснодар узнал многое. На квартире у родителей Ларисы, скопилось штук десять повесток в прокуратуру, но  когда я пришел туда, страсти уже улеглись. Мне сообщили, что я уволен за выполнение незаконных указаний начальников  и не сообщение о них по команде, и что надо пойти в кадры ГУВД сдать удостоверение и жетон. Так закончилась моя служба в органах МВД СССР.

А 5 декабря, я получил письмо из управления кадров МВД, меня приглашали на беседу для восстановления  и оформления на службу в учреждение КЛ-400 (Коми АССР) с присвоением очередного звания майор. Посоветовавшись с женой, я отказался. Потому что мы  получили квартиру в доме, который уже достраивался и менять место жительства Лариса не хотела. Но я был благодарен генералу Еремову за бескорыстное участие в моей судьбе.