Побег в Читу

 

Я хорошо понимал, что грузчики здесь как бы ни при чем, а вот мне предстояло при отчетах занижать объем фур, оставляя свой личный след на бумаге. Транспортные площади не соответствовали отправленному товару, и в конце месяца выплывала цифра, затоваривания складских помещений. Отдел сбыта заказывал дополнительные машины, а это увеличивало транспортные расходы. Я подал заявление об уходе, ничего не сказав жене. Купил билет на самолет за 15 дней до вылета и отрабатывал две недели по закону на ХБК.

Рассказал жене все, когда получил расчет. Разговор был трудным. Получалось, что я бросаю семью и сбегаю от трудностей. Но переубедить меня уже было невозможно. Я принял решение, вынашивая его, долгих пять месяцев. Главным моим аргументом была фраза: «Здесь живут одни дельцы и мне, простаку, здесь делать нечего». Я с полной уверенностью заявил, что сразу получу работу и квартиру и через месяц заберу Ларису с Андреем к себе. Мне, конечно, никто не верил, Павел Михайлович осуждающе смотрел на меня. Его доводы не действовали. Теща громко причитала, ругая дочь, что связалась со мной…

Всю ночь не спали, а утром в гробовой тишине, попрощавшись, я уехал в аэропорт. Мое сознание переключилось на предстоящую встречу с родителями. Одобрения моего поступка я не ждал, а вот поддержку и понимание знал, что получу. Настроившись на получение удовольствия от полета и от предстоящей скорой встречи с родным городом, увлекся красотой земли, простилавшейся под крылом самолета…

Проспал почти весь полет. И когда самолет подрулил к аэровокзалу, я снова почувствовал этот восторг радости, душа рвалась домой.

И вот, судьба, я снова повторяю эту фразу, потому что утром следующего дня, около дома встретил полковника Палкина, он служил с отцом и меня хорошо знал с детских лет. Он знал, что я в Краснодаре, поэтому удивился, увидев меня. Спросил, что случилось, почему я в Чите? И рассказал ему, что не мог там найти работу и, что жена работает на временной работе.

— Поедем в УВД, у меня есть предложение, надо согласовать кое-что, согласен?

— Согласен, Дмитрий Ильич! — уверенно заявил я, радуясь неожиданной встрече.

В управлении меня долго расспрашивали о Краснодаре. Все были удивлены, что в УИТУ нет вакансий. Мне же предложили на выбор несколько должностей в системе исправительно-трудовых учреждений, но мне еще нужна была и квартира, поэтому я согласился поехать с Палкиным в Новоорловск.

— Когда поедем? — спросил я Дмитрия Ильича.

— Да, вот сейчас и поедем. Я передаю колонию майору Иванову Юрию Григорьевичу. Ты, Юра, его знаешь. Он в Падь-Сахе с твоим отцом служил. Так что, встретишься со многими. И подружка твоя Людмила, дочь полковника Шаврина, тоже в колонии работает. Сейчас заедем к отцу в полк. Он нас покормит и — в путь. К вечеру будем в Орловке.

Палкин был в хорошем настроении.  Они  с отцом хорошо выпили, и Дмитрий Ильич всю дорогу шутил, рассказывал анекдоты…

 

        

Когда проехали окружной центр Агинское, наш ГАЗ-69 запылил по гравийной дороге, которая  проходила вдоль небольшой  речушки. Переехав мост, шофер свернул с гравийки в сторону леса, и машина запетляла по лесной дороге. Запахло таежными ароматами. Когда-то в детстве я много  раз с отцом ездил по таким дорогам,  поэтому с нетерпением ждал встречи с таежным поселком, но неожиданно в распадке двух сопок увидел несколько пятиэтажек, озаренных заходящим солнцем. Дома сверкали на солнце множеством окон. Сопка, освещенная солнцем, вся пестрела цветами, их было такое множество — красных, желтых, синих и белых, и разбросаны они были по зеленому фону в таком живописном беспорядке, что сопка казалась такой нарядной, как будто кто-то нарисовал живые узоры.

— Красота, — невольно вырвалось у меня, после долгого молчания.

— Это еще не все. Тормозни-ка у источника, водички испить, — приказал полковник солдатику.

Машина остановилась, и Палкин тяжело вышел, разминая затекшие ноги, направился к источнику. Он, опираясь на деревянный сруб, зачерпнул кружку прозрачной воды и подал ее мне.

— Пей, Юра, и благодари Бога, что я тебя сюда привез. Вижу, тебе здесь понравится. — Я начал пить холодную искрящуюся воду, наслаждаясь ее вкусом. Вода была сильно газированной  и отдавала содой.

— Рядом  с нашим домом есть еще один минеральный источник, тот после похмелья хорош. Идешь утром на работу, голова болит, кружку выпьешь воды минеральной,  и  боль как рукой снимет. — Рассказывал мне Дмитрий Ильич о достопримечательностях Новоорловска.

Мне очень понравилось в этом, строящемся городе. Здесь было много интересного. Во-первых, строилась обогатительная фабрика по добыче тантала, которая была третьей в мире. Одна в Китае, вторая  в Эстонии и третья, российская, в поселке Орловский, которая добывала тантал в малом количестве. Политическая и экономическая обстановка складывалась таким образом, что в стране не стало электрических лампочек и других нагревательных приборов. Партия и правительство решило строить фабрику на месте залегания руды. Размеры строительства поражали. Достаточно сказать, что с верхней точки, обозревался весь Агинский национальный округ, а по ступенчатой кровле разъезжали «Белазы», как по проспекту, можно без труда представить себе масштабы строительства.

 Конечно, хотелось быстрее сообщить жене, что я получил назначение и квартиру, двухкомнатную на третьем этаже, которую мне сразу показали. Пока шло оформление на службу в органы внутренних дел, я жил у родителей, ожидая Ларису с Андреем и подписания приказа.

 Стояла  сухая жаркая погода. Полтора месяца не было дождей. В воздухе висит пыль, и от нее голубое небо выглядит серым. Лариса с Андреем прилетела накануне своего дня рождения, и для нее новое место жительства было дорогим подарком.

 

Правда, два месяца мы жили в штабе. Старший лейтенант Капанин ждал приказа о переводе на другое место службы и не освобождал квартиру, а потом еще ремонт.  Обставили квартиру мебелью, присланной из Краснодара, по тем временам шикарной. Ларису назначили начальником медико-санитарной части, а меня начальником отряда, вместо Капанина. Мне нравился мой кабинет, обставленный пышной растительностью, за которой любовно ухаживал мой завхоз. Я засиживался в кабинете до позднего вечера, для индивидуального знакомства с осужденными моего отряда. А по утрам, отправив осужденных на объект работы, изучал личные дела, одно из которых меня заинтересовало. Это  был, бывший «вор в законе», осужденный Сурин. Нельзя сказать, что «воры  в законе» держали зоны, как в пятидесятых годах, им дали хороший урок, физически, уничтожив «паханов», хотя эта акция была незаконной, зато эффективной. До конца семидесятых зонами управляла администрация, а не авторитеты. Его личное дело украшала красная полоса, проведенная по диагонали. Это означало его склонность к побегу. Хотя сила и власть была у администрации, с ними как бы сотрудничали и через них узнавали многие секреты.

Придя в кабинет, я вызвал к себе завхоза и приказал пригласить на беседу осужденного Сурина.

— Извините, гражданин начальник, можно я вам дам совет, — запинаясь, сказал мне завхоз.

— Пожалуйста, — одобрил я осужденного.

— Вам к нему лучше подойти самому, для вашей же пользы, —  загадочно убеждал меня завхоз. 

Я не стал возражать и на следующий день, обходя помещения отряда, зашел в небольшую чистую секцию, примыкавшую к моему кабинету. В дальнем углу на кровати лежал человек, на подоконниках стояли горшки с цветущей геранью. Когда я приблизился к нему он встал, поздоровался, с любопытством меня рассматривая.

—  Помню, помню. Как же, похож на отца. Я же его давно знаю. Толковый начальник, его на зонах уважают. И тебя, извините, Вас вот таким помню. — Он показал рукой, держа ее чуть выше метра от пола. Присядьте вот на эту кровать, на ней никто не спит, — он кинул на кровать светлый коврик, приглашая для беседы.

Осторожно присев, я задал ему вопрос, чуть поперхнувшись.

— Вы, Сурин, почему не на работе. Это нарушение режима. Вы же знаете, что отказчиков от работы строго наказывают.

— Я, гражданин начальник, когда холодно на объект не выхожу. —          Он сделал ударение на слово ОБЪЕКТ, показывая мне, что не на работу, потому что он никогда не работал и работать не будет, а на объект выходит, ради разнообразия и прогулки и только в хорошую погоду. Но у меня есть освобождение, Ваша жена дала.

Он, лукаво, посмотрел на меня, ничуть не смущаясь, на его лице играла, знакомая мне с детства, лукавая улыбка.

Я помнил многое: и парикмахера Шапиро, и самого Сурина, и закройщика в швейной мастерской, который шил для меня габардиновый костюм к школе. Я помнил свои стрижки и запах дорогого одеколона, который они тщательно прятали, и явно выдавая себя, не жалели для меня, мальчишки, этого маленького мирка с воли. Они были благодарны моему отцу, потому что он один доверял меня зекам. До него и после никто больше этого не делал.

— Вы, гражданин начальник, не волнуйтесь, в нашем отряде все будет на мази и теперь ни один лишний волосок не упадет с Вашей головы, если Вы, как отец, будете справедливы. Мы все будем Вам помогать. — Весело улыбаясь, показав, ряд золотых зубов, заключил он нашу короткую беседу.

23 февраля 1974 года на торжественном собрании, посвященном Дню Советской Армии и Военно-морского флота был зачитан приказ министра внутренних дел СССР о присвоении мне звания «младший лейтенант внутренней службы». А вечером по неписанному закону все офицеры подразделения ЯГ-14/11 собрались в нашей квартире, чтобы обмыть первую офицерскую звездочку, которую опустили в мой хрустальный бокал.

Итак, я стал офицером. Форму очень любил и носил ее с гордостью, она шла мне, я стал как бы выше ростом, подтянутым, строгим. За мои деловые качества меня уважали и даже любили.

Моим другом стал замполит Иванов Владимир Кириллович, он, уходя в отпуск, всегда оставлял меня за себя. Меня даже так и прозвали  "замзама", а вместе нас называли Кирилл и Мефодий.

В один из выходных дней в нашей квартире раздался резкий, продолжительный звонок в дверь. Я подумал "тревога" и сразу открыл дверь. На площадке стоял офицер в полевой форме, рукава полевого мундира были закатаны по локоть, кобура с пистолетом была сдвинута к пряжке ремня. За его спиной стоял еще один офицер с погонами капитана и автоматом на плече. Сразу, поняв, что это Прохоров, захлопнул дверь.

— Лариса, там за дверью Прохоров, что делать? — шепотом спросил я, тоже взволнованную жену.

— Выйди, поговори с ним спокойно, от него можно ожидать, все, что угодно, — сказала мне Лариса, вытирая полотенцем руки. — Накинув военную рубашку с погонами, я вышел на площадку.

— Где Лариса? — Спросил с вызовом Прохоров, и, не ожидая ответа, без какого-то перехода начал говорить. Я по поводу алиментов. Вы собираетесь или нет усыновлять моего сына. Думаете, я буду платить алименты? Не выйдет! Где Андрей?

Стараясь быть спокойным, я объяснил ему, что мальчишку сейчас лучше не травмировать, он уже привык, называет меня папой,  не знает, что у него другой отец. Здесь  в садике он на нашей фамилии, когда пойдет в школу объясним, что у него другая фамилия. Алименты идут на его книжку. Когда вырастит, распорядится ими сам. Напряжение нарастало с каждой минутой, дверь подъезда хлопнула, и я услышал тяжелые шаги, на площадку третьего этажа, тяжело дыша, поднимался старший лейтенант Туранов. Его огромная, внушительная фигура застыла за спиной Прохорова.

— Какие проблемы? Вы, что-то хотели узнать, товарищи офицеры?

— Все, уже поговорили, – доложил я.

— Юра, иди домой, Лариса переживает, а я сам провожу ваших гостей. — Отрывисто приказал Туранов и почти запихнул меня в квартиру.

Лариса рассказала мне, что, увидев в глазок пистолет, очень испугалась. Позвонила Туранову.

 

В июле нам дали отпуск и мы, взяв с собой Андрея, полетели в Краснодар.

Появившись перед родителями Ларисы, в парадном мундире с золотыми погонами, я, конечно, их изумил. Еще год назад им это казалось детским лепетом. Я вспоминал грустные глаза моего тестя, которые сейчас светились радостным блеском. Он был, искренне рад за нас обоих, расспрашивал про службу, наши бытовые условия, удивлялся, что у нас есть газ, горячая вода, отопление. В качестве подарка он отправил нас на свою базу в Кабардинку. Отдохнув три недели и вернувшись в Краснодар, мы с Ларисой бродили по городу, пили холодное вино, любовались парком «Горького» с его желтыми песчаными дорожками и почти дикими зарослями. Я отдыхал душой, удовлетворенный своими достижениями.

И вот мы летим домой. В иллюминаторе я увидел Яблоновый хребет, и за ним, вскоре, родной город, освещенный первыми лучами восходящего солнца. Улицы города пестрели уже желтыми деревьями, кое-где курчавились сизые дымки. На зеркальной глади Кенона отражались прибрежные кусты и проплывающие над озером белые, как вата, облака. Из моей груди вырвался визг. Я всегда, приезжая или прилетая в Читу, испытываю эту собачью радость, потому что здесь мой дом. Это моя малая Родина.

 

Рождение дочери

 

Прошло два с лишним года. Мы жили в Новоорловске и уже полюбили этот райский уголок в Агинской степи, за эту природу, и красоту экспериментального городка.

Зима в этот год наступила раньше обычного, снега выпало много, и морозы стояли суровые. 1975 год встречали дома. Лариса была на последнем месяце беременности, и я очень переживал за нее, помогал во всем, чаще бывал дома, постоянно звонил. Дежурных по роте и по колонии постоянно держал в готовности, чтобы они могли без промедления прислать машину. Лариса успокаивала меня и решила лечь в больницу чуть раньше. 23 января ранним, морозным утром, увезли ее в Агинское, там была окружная больница, а через два дня меня разбудил резкий телефонный звонок.

— Юрка! Хватит дрыхнуть, у тебя родилась дочка. Быстро одевайся, я уже отправил тебе машину, — голос Сашки Гранина звенел, как будто это у него родилась дочка.

                                                              

Над лесом стоял морозный туман, сквозь него тускло пробивалось зимнее восходящее солнце. Машина неслась по ровной снежной  дороге, скорость не пугала меня, какая-то сила несла меня, сердце клокотало где-то в горле, оно рвалось вперед к этому крохотному существу сегодня появившемуся на свет.

В расстегнутом полушубке, весь в клубах морозного пара, я мчался по коридору в сторону родильной палаты. За мной бежала, пытаясь меня остановить, пожилая санитарка.

— Ой, батюшки светы! Да что же это такое. Остановите этого сумасшедшего. Шубу хоть сыми! — Эти слова я запомнил навсегда, в них не было злости, каждый тембр ее голоса напоминал радостную мелодию, давая понять, что с женой и дочкой все в порядке. Сбросив на ходу полушубок, на руки этой санитарки, я обнял ее и поцеловал.    

— Да, вот же она! — добродушно сказала она, указывая на каталку.

Я увидел Ларису, бледную, но счастливую. Она улыбалась одними глазами.

— Ты как здесь оказался? — едва, шевеля губами, спросила она.

— Дочка где? Покажите мне дочку! – взволновано кричал я, держа горячую руку жены.

— Иди, сынок, на улицу, тебе ее в окно покажут, — сказала санитарка, набрасывая на меня полушубок. — Сумасшедший он у вас, значит, любит, — заключила она, уже обращаясь к Ларисе.

Выбежав на улицу и обогнув здание больницы, стал искать глазами окно. В одном из них, увидел знакомое лицо, она показала на соседнее окно. С трудом влез на цокольный выступ, постучал по замершему стеклу, меня увидела девушка в белом халате и, улыбнувшись, взяла со стола маленький сверток и, чуть наклонив, показала мне. Я увидел маленькое припухшее личико с заплывшими глазками.

— Неужели это существо — моя родная дочка, моя кровиночка, — подумал я, почему-то мамиными словами.

Ящик с шампанским открыли прямо в автобусе, в котором ехали из штаба на обед. А вечером все собрались в нашей квартире, что бы отметить это событие. Маша Кеменова и Людмила Шаврина готовили на кухне закуску. Народу было полон дом, все поздравляли меня с рождением дочери, пили не только шампанское, утром я обнаружил гору водочных бутылок. Когда собирал Андрея в детсад, в дверь позвонили. Я удивился, увидев Анну Михайловну Волкову.

— Юра, извини, за ранний визит, но я пришла за шарфиком, который возможно Наташа оставила у вас вчера вечером. А то Лариса приедет, могут быть неприятности. — Она говорила так быстро, что я не сразу понял, о чем речь, я даже не запомнил, вообще, кто был у меня вчера.

— Разреши, я все-таки посмотрю, пока ты одеваешь сына, — она быстро, перебирая пальто и шубы, обнаружила среди одежды злополучный шарф и, извившись, убежала.

 Два дня я чистил и наводил порядок в квартире, ожидая жену с дочкой домой. Начиналась новая веха нашей жизни…

 

Знакомство со «Сталиным»

 

Служба меня захватила целиком, я растворился в ней полностью, и, казалось, только этим и жил. Начальника нашей колонии перевили в областное УВД, а на должность начальника ИТК-11 назначили майора Шагербаева с Приморского УВД. Нас поразило его сходство со Сталиным. Он это знал и подражал отцу народов во всем. Говорил с акцентом, курил трубку, не вынимая изо рта. Я в это время исполнял обязанности замполита, Владимира Кирилловича в момент вступления в должность нового начальника не было, он был на сессии. Учился уже тринадцатый год и всегда шутил, говоря, что первые десять лет трудно, а затем привыкаешь.

 Шагербаев водил меня с собой везде. На всех совещаниях в стройуправлении, в окружкоме, в окрисполкоме, я выступал, за  него, потому что пока лучше знал положение дел на строительстве и говорил с присущей мне эмоциональностью, что всегда определяло нашу победу. В своем кабинете Шагербаев повесил портрет Сталина над своей головой, а потрет Ленина, повесил над дверью, его не все замечали, потому что выходили из кабинета, понурив голову. Об этом узнал начальник политотдела полковник Власов и позвонил мне.

— Как ты это допустил? Ведь это же антиполитично, ты, что ему сказать не можешь? — рычал в трубку полковник.

— Как он это объясняет? Ты его спрашивал? — продолжал возмущаться Власов.

— Да у него не только потрет Сталина, у него весь книжный шкаф забит полным собранием сочинений Сталина, — тоже раздраженно доложил я Власову.

— А по поводу портрета над столом он мне пояснил, что каждый входящий в его кабинет должен, видя портрет Сталина, понимать, что служба — это серьезно, что за нарушения устава будут спрашивать строго. Портрет Ленина у него перед глазами, потому что — это учитель и вождь, и я не мог ему возразить, не нашел аргументы, — пояснил я начальнику политотдела УВД и замолчал, не кладя трубку.

Власов тоже мочал, я слышал его дыхание, видимо соображая, что предпринять по этому поводу. И, ничего не придумав, заключил:

  — Ты с ним не очень говори о политике, я ему сам все объясню, или подождем Владимира Кирилловича.

       Время шло, отряд, которым я командовал, уверенно занимал первое место в соревновании. Я первым ввел вологодский метод работы с осужденными, получив  грамоту МВД за достижение высоких показателей в выполнении социалистических обязательств.

        Однажды, сопровождая колонну осужденных, мне пришлось превысить свои полномочия, предотвратив нападение на охрану. Вырвав автомат у солдата, я дал очередь вверх и положил осужденных на дорогу лицом вниз. Затем, приказав отконвоировать нарушителей в штрафной изолятор, разрешил начальнику караула продолжать движение к объекту работы. На следующий день оперативные работники, доложив в ОИТУ УВД о происшедшем, не разрешили мне заходить в зону в целях моей безопасности. В колонию приехал начальник ОИТУ УВД полковник Кристалинский, который принял решение, ходатайствовать перед начальником УВД о переводе меня на другое место службы. Перевод на равноценную должность означал наказание, но так как я проявил находчивость, меня решили перевести с повышением на должность старшего инженера собственного производства лечебно-трудового профилактория. В ноябре 1976 года был подписан приказ начальника УВД Читинского облисполкома.

         Я, конечно, возмущался, говорил, что разве можно политработника назначать старшим инженером, что я и станков ни разу не видел, меня директор производства не поймет.

          Представлять меня коллективу поехал начальник производственного отдела подполковник Бурдуковский. В купе мы были одни, и я убеждал его поговорить с Кристалинским об аннулировании приказа, хотя прекрасно понимал, что это практически невозможно. Поселок Линево Озеро принимал нас ясной морозной погодой. Встречал нас на станции сам директор производства на ГАЗ-69. Дорога петляла по заснеженному лесу. Снег был такой белизны, что от него слепило глаза. Над поселковыми домами, стояли столбы белого дыма, подпиравшие голубое небо. Говорить о работе не хотелось, но я все-таки убедил директора, поговорить с начальником ЛТП, отпустить меня в УВД на прием к генералу Щелканову. После дружеской беседы я вернулся в Читу один без подполковника Бурдуковского.

        В приемной начальника УВД, предварительно записавшись у секретаря, я ожидал вызова. Вдруг в приемную вбежал Кристалинский. Он, гневно взглянув на меня, попросил разрешения у секретаря войти в кабинет и, скрылся за дверью. Я понял, что ему доложили о моем возврате, и он решил форсировать события сам. Ждать приема мне пришлось довольно долго. Через какое-то время в кабинет вызвали полковников Палкина и Власова, они погрозив мне, исчезли в дверях кабинета. Начальник УВД подписал новый приказ о назначении  меня на должность начальника отряда ИТК-2, отменив свой же приказ № 314 по личному составу.

         Оленгуйская ИТК-2 дислоцировалась в поселке Шара-Горохон, где проходил службу мой отец, а теперь жил мой друг Кириллович, его тоже перевели на должность директора производства, здесь продолжал службу и друг моего отца Собиров, в доме которого я и остановился. После смерти жены, он жил в доме один. Через две недели, я решил снова штурмовать кабинет начальника УВД и просить его о переводе меня на прежнее место службы в ИТК-11, где жила жена с двумя детьми. Решил, что если мне откажут, подам рапорт об увольнении из органов. Приехав в Читу, встретил Палкина. Он жил в соседнем доме, и не замеченным оставаться было долго не возможно. Разговор, в кабинете Кристалинского, был долгим и все время срывался на крик, я клал рапорт на стол, Кристалинский его скидывал, затем позвонил Шагербаеву, попросил пригласить к телефону Ларису Павловну, когда услышал ее отказ переехать в ИТК-2, нервно забарабанил по столу пальцами.

          — Ты понимаешь, что я скажу генералу? Отмените приказ, мы ошиблись с переводом, потому что этот пацан не желает выполнять приказы. Уволить тебя тоже невозможно, месяц назад писали представление на награду, — он в раздумье смотрел в окно. Все молчали, утомленные разговором.

          — Надо позвонить Шагербаеву, пусть он решает, — сказал Палкин, нарушая установившуюся тишину.

          — Вот сам и звони, — сказал  Кристалинсий, выходя из-за стола.

   Вскоре после незначительных,  приветственных фраз мы услышали спокойный голос с кавказким акцентом:

          — Мне товарищ Полуполтинных здесь очень нужен. Я гарантирую ему безопасность. Только у меня нет свободных вакансий, нужно ввести дополнительную должность в штатное расписание. — Он делал ударения на последний слог, почти каждого слова, от чего слова принимали весомое значение и звучали убедительно.

    Кристалинский встал и, не сказав ни слова, вышел из кабинета. Через полчаса он вернулся с новым приказом, вручив его мне, сказал:

          — Это последний раз, возвращайся, и чтобы я тебя больше здесь не видел.

 

Партийное задание

 

          Риск работы в колонии, конечно, был. Шагербаев поручил мне заниматься  решениями вопросов, связанных со строительством, хотя специально для меня была введена должность инструктора политчасти. На одном из планерок присутствовал первый секретарь окружкома КПСС Намдаков, он довел до присутствующих стратегическую задачу, поставленную партией и правительством о сокращении сроков строительства. Потребовалось срочно вводить в строй вспомогательные объекты, важным из которых был объект «Склады». Намдаков просил уделить этому пристальное внимание и просил назначить меня главным координатором с предоставлением машины и дополнительных полномочий.

Я взялся за это дело незамедлительно. Во-первых, мне нужен был авторитетный человек из числа осужденных, который бы мог возглавить бригаду строителей. И, конечно, это был Сурин, но он отбывал наказание в ПКТ, за инцидент на дороге, связанный с моим участием. Оперативники посчитали его виновным и посадили в ПКТ на шесть месяцев. До освобождения оставалось два месяца, но я настоял, что бы его освободили. Сурин охотно взялся за выполнение поставленной перед ним задачи по формированию бригады, половину из которых пришлось досрочно освободить из ПКТ, и работа закипела. У нас была договоренность беспрекословной дисциплины, и кроме чая, никаких спиртных напитков. Кроме этого, Сурин пользовался телефоном, который ему беспрекословно подавали в окно начальники караулов с КПП. Однажды он срочно вызвал меня прямо с совещания. Сурин меня ждал в тамбуре КПП.

— ЧП! — сказал он интригующе. — На объекте водка. Пять бутылок у меня в каптерке. Если не изъять, могут выпить, — скороговоркой, задыхаясь, выпалил Сурин и, уже на улице, громко говорил о проблеме цемента, который действительно не завезли, как обещали еще вчера.

Пройдя по стройке, и осмотрев пустые цементные емкости, я попросил Сурина, угостить меня чаем. Он стал отказывать, потому что за нами как привязанные ходили несколько человек его приближенных, они знаками показывали ему не задерживать меня. Не обращая внимания на возражения, я направился в прорабку. Сурин следовал за мной. Закрыв за нами дверь, он кинул перчатки на холодную печь, показав мне, где водка. Надо было теперь найти повод изъять ее. Дверь открылась, и на пороге появился один из его приближенных с электрической плиткой.

— Э, нет, я хочу с дымком. Мне дома надоело на газовой печке чай кипятить. Дайте мне самому заняться растопкой, — и, не давая им возразить, открыл дверцу печи, начал шуровать поленьями.

— Стоп. Там что-то есть, — ткнув с силой поленом, услышал характерный звон и, не обращая внимания на осужденных, вынул пакет с бутылками.

          Далее все происходило быстро. Сурин что-то кричал, кто-то оправдывался, а я уже был у шлагбаума под прикрытием караула. Ни слова не говоря, я ударил пакетом по железной трубе. Водка брызнула на мою шинель и сапоги, а на снегу появилось, искрящееся на солнце лужица. Я услышал чей-то стон и, не оборачиваясь, вышел с КПП.

 

По оперативным данным мое пребывание в колонии вызывало опасение. Было принято решение направить меня на учебу в Ленинградское высшее военно-политическое   училище МВД СССР.  Но принимали в него только членов КПСС или кандидатов в члены КПСС. Получив три рекомендации  от старших товарищей, в мае 1976 года я стал кандидатом  в партию, чем очень гордился.

Перед вылетом в Ленинград меня лично инструктировал начальник политотдела полковник Власов. Артем Евстафьевич просил меня познакомиться с выпускником ВВПУ капитаном Федорас Сергеем Васильевичем и убедить его попросить направление в УВД Читинского облисполкома, сориентировав на Новоорловск, где он должен был занять мою квартиру, а я его в Ленинграде.

Ленинград встретил меня сезоном белых ночей. Я впервые увидел это явление природы и осознал поэтические строки великого поэта, «ОДНА ЗАРЯ СМЕНИТЬ ДРУГУЮ, СПЕШИТ, ДАВ НОЧИ ПОЛЧАСА». Красиво, но холодно и сыро. Гуляя по городу, я постоянно одевал плащ-накидку, в ней было теплее и руки можно было держать в карманах брюк, патруль не замечал нарушения устава. С  Федорасом я, конечно, познакомился, и не только с ним, но и с его семьей, женой Галиной и сыном Виталиком. Они были моими экскурсоводами и гидами. По выходным наши культпоходы длились по восемь, десять часов. Усталые, мы ужинали в их небольшой квартирке, пристроенной на четвертом этаже лестничного марша, высокой, но удобной, с маленькой кухней и ванной комнатой, затем они провожали меня на такси. Я на всю жизнь запомнил  исторические сооружения и сейчас без труда узнаю их в художественных фильмах. Учиться предстояло четыре года, и все офицеры решали проблемы трудоустройства своих жен и местожительства. В УВД города мне сказали, что жену примут на работу только в качестве вольнонаемного врача, но ни в коем случае, речи о переводе ее на аттестованную должность  быть не может. Я понял, что не жить мне в этом прекрасном городе на Неве, который так и называли на Западе. Слушая зарубежное радио, мы услышали сообщение: «В городе на Неве проведен очередной выпуск офицеров полевой жандармерии». Вот, оказывается, кем я был «ОФИЦЕРОМ  ПОЛЕВОЙ  ЖАНДАРМЕРИИ».

В решении вопроса о возвращении домой, сыграла телеграмма от Ларисы: «У Наташи заглоточный абсцесс. Срочно везу в Читу на операцию». Это подтолкнуло меня к действию. Я написал рапорт о направлении на прежнее место службы и, получив проездные документы, мчался в Пулково  на самолет.

Чита, как и прежде, приветливо встречала меня. Радостно сверкал на солнце Кенон, над головой простилалось голубое небо, какого я не видел в Ленинграде почти месяц. Я знал, что мое возвращение вызовет негодование у руководства. Единственным утешением была весть о том, что я выполнил задание, и уговорил капитана Федорас получить направление в распоряжение УВД Читинского облисполкома. Его назначили заместителем начальника колонии по политико-воспитательной работе с осужденными, а я стал его заместителем,   в качестве инструктора по ПВР.

Наша дружба крепла, Сергей был моим наставником во всем, даже в семейных отношениях, потому что наши жены стали подругами. Мы отмечали вместе все государственные и семейные праздники, в число которых входила и Пасха. Общение доставляло нам удовольствие, мы веселились, как умели, пели украинские песни, рассказывали анекдоты, шутили. Федорасу нравилось в Новоорловске, у него была хорошая четырехкомнатная квартира в пятиэтажном доме, весь первый этаж которого занимал промтоварный магазин. Он с удовольствием строил дачный домик своими руками. Мне нравилось, как они с Галиной тщательно обрабатывали свой земельный участок, ровно лопата к лопате вскапывали землю под картошку. Я же делал все наспех, трактором пахали мне землю, не ровно, какими то кривыми закругленными бороздами, которые я не ровнял, а прямо в них кидал картошку, и потом не окучивал и не пропалывал. Сергей с Галей только шутили. А урожай у нас был таким же, как и у них. По двадцать мешков накапывали картошки и съедали ее за долгую зиму. Для строительства дачного домика, пиломатериал мне привез командир взвода с солдатами. Он отказывался, но командир батальона подполковник Пилипенко, приказал. Кеменов возмущался вечером за столом у нас на кухне. Они с Машей жили с нами на одной площадке, и мы часто выпивали вместе.

— Что это командир так о тебе заботится. Солдат дал и заставил доски доставить на твою дачу. Мне своей нет времени заниматься, потому что на службе днем и ночью, а я на твою дачу должен доски возить, да еще приказал сложить аккуратно, — жуя все время, говорил незло Кеменов.

— Что ты все жуешь? – спросил я пьяным голосом Мишку.

— Да, блин, колбаса жесткая попалась. Так, причем, здесь командир? — без перехода допытывался он, продолжая жевать.

— Отец попросил его, когда Пилипенко в полку был, обедали вместе у отца в столовой. Говорит, в отпуске буду, поеду строить сыну дачный домик, а то он никогда  не построит.

— Нам с этой службой, конечно, нет времени дачами заниматься, пусть бабы в земле роются. — Согласился со мной Мишка, дожевывая колбасу.

Папа с Сашей, действительно, вскоре приехали в Новоорловск, погостив сутки, он принялся за дело. Поставил на дачном участке палатку, забрал с собой Сашу и Андрея, начал строить домик. Вечерами мы с Ларисой навещали их, приносили продукты. Беседовали подолгу у костра, прихлебывая крепкий с молоком чай. Отец с довольным видом посматривал на мальчишек, хвалил их за помощь.

В воскресенье мы пришли помогать в окончании работы. Унылый участок словно переродился. Домик весело смотрел на улицу стеклами небольших окон.  С южной стороны ограды на врытых в землю столбиках были скамейки. Работа еще кипела. Отец уже закончил крыть крышу и сегодня по темному от пота желобку на военной рубашке я понял, сделал немало. Саша с Андреем складывали в ящик у ограды обрезки досок, бревен, щепки и даже стружки. Папа любил порядок во всем и требовал это от нас.

— Ну как, ребята, вид? — весело спросил отец, подойдя к нам. — Хорошо, шибко хорошо! – сам же и ответил на свой вопрос.  

Уже закатилось солнце, в воздухе повеяло вечерней прохладой, но никто не хотел уходить, мы еще долго любовались новым домиком.