г. Краснодар                                                                             25 мая 2003 г.

 

Воспоминания

 

Детство

 

Сколько себя помню, мне всегда было радостно возвращаться в Читу.  Зима, мороз и солнце — лучшие воспоминания детства. Правда, снега всегда было маловато. Сопки, окружающие город, стеной стояли на пути снежных тучек, и поэтому они всегда обходили Читу стороной. Зато на пути морозов препятствий не было никаких — вот они, и доходили до 45 градусов.  Возвращение в Читу всегда было для меня праздником, душа  рвалась домой  и  встреча  с  родным  городом  и  родителями,  вызывала  собачий  визг,  заставляя  сжиматься  сердце. Уже  на  трапе  самолета,  вдыхая  полной  грудью  забайкальский  воздух,  ощущаю себя дома. А в такси город разворачивает передо мной в приветственном подарке, как некий прекрасный фильм, всю свою суровую красоту. Всматриваюсь в зеленоватые волны забайкальских сопок и в проплывающие мимо низкие редкие тополя, серые, кое-где  даже черные, дома. Я люблю этот город с его голубым высоким небом, прямыми, врезающимися в сопки, улицами, с его простором и  здоровым духом людей, уверенных в себе и своих силах.

Бродя по городу, я чувствую себя как в собственном дворе. Узнаю каждый домик, каждую тропинку. Радуюсь новым еще не знакомым мне домам, горжусь их новейшим архитектурным решениям. Спустя сорок лет, я снова пришел на площадь им. В.И. Ленина, посмотреть парад войск Сибирского военного округа, в честь Победы 9 мая. В голове, как и много лет назад звучит музыка, знакомой и родной с детства песни: «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля»…  Мы ребята, шагая в колоне демонстрантов, радостно пели, своими детскими голосами, эту первомайскую песню и верили в наше светлое будущее.

Последние события ушедшего тысячелетия, рассеяли мое коммунистическое чувство и привели к глубокой вере, но первомайская песня еще и сегодня звучит в моих ушах,  напевая ее, я радуюсь  жизни. И сегодня я среди тех, которым дорога не материальная, а духовная жизнь. Многие так и не поняли, что произошло в стране. Молодым нравится свобода, а старшее поколение жалеет коммунистические времена, хотя  многие не состояли в партии коммунистов как, например, мои родители. Из всех моих многочисленных родственников в партии состояли только я, моя жена и двоюродная сестра Мария, и то только потому, что служили в органах МВД СССР. Коммунистом же был один единственный человек — мой дядя по линии мамы Петр Спиридонович Манаев, он стал членом коммунистической партии в 1941 году и гордо пронес это звание до конца своей жизни.

 Он, как и другие коммунисты, которые с гордостью носили это звание, не думали что партия, которой они отдали свои жизни незаконно управляла страной, игнорируя власть народа,  не считаясь с Советами.

В 1977 году партия, наконец, поняла, что Генеральный секретарь КПСС не может быть главой государства и поэтому его не признает мировое сообщество. Они срочно вводят в Конституцию СССР главу шестую, о руководящей и направляющей роли партии, и избирают Брежнева Председателем Верховного Совета СССР.

В настоящее время коммунисты, которые стали демократами, привели в соответствие все институты власти, но, как и прежде страной управляют незаконно бывшие коммунисты, которые стали ОЛИГАРХАМИ — это такие же монстры, как и во времена Сталина. Разница только в том, что сталинским монстрам принадлежала безраздельно вся страна вместе с ее народом, а новые русские лично владеют ее природными богатствами: нефтью, газом, золотом и лесом. Сейчас они хотят владеть и землей, чтобы она стала товаром.

Шагая по улицам родного города, я вспоминал, какими мы были, в те счастливые годы нашей жизни. Каждый выход в город был для нас праздником, мы объедались мороженным, на каждом углу пили газировку с двойным сиропом, смотрели кино, в парке катались на карусели и качелях и  довольные возвращались домой, наперебой делясь впечатлениями. Жизнь нам казалась сказкой.

Мой отец служил во внутренних войсках МВД, поэтому они с мамой, забрав младшую мою сестру Таню, жили сначала в поселке Шара-Горохон, там дислоцировалась ИТК-2, а я оставался жить у бабушки в городе. Учился в школе № 1, с первого по четвертый класс. Нашей учительницей была уже не молодая женщина, звали ее Анастасия Федоровна. За все мои шалости она вызывала в школу бабушку и отчитывала меня при ней, но бабушка никогда меня не ругала и родителям не жаловалась. На каникулы отец забирал меня к себе, где я отлично проводил время, а когда надо было уезжать, то я давал волю чувствам, убегал, меня ловили, силой запихивали в машину и увозили в Читу. Да и действительно уезжать от родителей и из такого красивого поселка, приютившегося у подножья высокой сопки, заросшей сосной, спрятавшегося в тайге у маленькой речушки без названия, было, конечно, жаль. Там у моих родителей гостили почти все родственники. Помню, моя тетя Галя привезла туда своего внука Андрея. Он  был еще маленький и очень слабенький, совсем не держал головку и не ходил. Она сажала его в цинковый бачок, который ставила на берегу речушки, подступающей прямо к огороду, и он сидел, дышал свежим воздухом, веточкой отгоняя уток и кур, норовивших его клюнуть. Андрей тогда сразу поправился на парном молоке и яйцах, уезжая в Читу, он уже бегал и весело смеялся.

Я же много времени проводил у отца в роте. Занимался с солдатами на полосе препятствий, играл в волейбол и, конечно, бывал на стрельбах. Отец учил меня стрелять. Однажды, он сказал своему другу Собирову, что я уже хорошо научился стрелять. Собиров был большой шутник, он предложил отцу вместо мишени использовать свою фуражку, что бы я попал в ромбик. Он поставил  фуражку вместо мишени, будучи уверенным, что я не попаду в цель,  это было понятно по его иронической интонации, и я решил отомстить ему. Тщательно прицелился, но не в ромбик, а в козырек, в самую его середину и выстрелил. Когда Собиров возвращался с фуражкой от мишеней, мы с отцом  увидели его улыбающееся лицо. Папа подумал, что я промазал, а Собиров, как всегда, шутил:     

—  Плохо,  что теперь солнце глаза слепит через дырку в козырьке, я то хотел, что бы ты мне, Юрка, для вентиляции головы дырку сделал.

А сейчас сделаю небольшое отступление  из стихотворения « Служили два товарища».

Прошло еще два три года, и в стороны развело Полуполтинных и Собирова военное ремесло. Отец служил, в Падь-Сахе, а Собиров в Шара-Горохоне. Однажды он сидел над книгой под зеленой настольной лампой, вошел молодой лейтенант, косая сажень в плечах. « Здравия желаю, товарищ майор ». « А ну, повернись к свету, — Юрка? « Так точно,  товарищ майор»… Мы послужили только два месяца, меня перевели служить в другое место. Я помню всех друзей отца, назову еще некоторых: В. Глухов, Алферов (он потом сидел в тюрьме, и я разговаривал с ним там), Фирсов, Лях, Клиничев. Я с ними потом служил, и они мне много интересного рассказывали про отца.

Падь-Саха, там дислоцировалась ИТК-3, а до этого какая-то стрелковая дивизия МО СССР. Поселок городского типа, построенный военными во время войны, в Приаргунских степях недалеко от Даурии,  был хорошо спланированным и подходил для колонии. Отец занимал должность заместителя командира батальона по службе контролеров. Дом, в котором жила наша семья, был из шести комнат, пока не отремонтировали административные здания, служил штабом. Напротив стоял такой же большой дом, в котором жила семья начальника колонии Шаврина. У него было две дочери, они всегда приходили к нам в дом играть с моей сестрой. Спустя несколько лет с одной из них я служил в ИТК-11, и она была подругой моей жены Ларисы. Как-то раз, катаясь на лыжах, я провалился в глубокий окоп, на дне которого нашел заржавевший пистолет «ТТ.». Подержав его в керосине, я привел его в боевое состояние, но и, конечно, решил показать находку родителям. Вечером, когда родители ужинали, я вошел в кухню и направил пистолет на отца, он поднял руки вверх и спокойно попросил опустить оружие. Встал, подошел ко мне и попросил передать пистолет ему, который я потом никогда уже не видел. Был случай, когда я стащил автомат Калашникова. Отец с друзьями вернулись с охоты, автоматы оставили в прихожей, прикрыв их куртками, а сами выпивали на кухне. Я нашел их, а один утащил на улицу показать ребятам, отец хватился пропажи сразу, и вместе с Глуховым нашли нас на дивизионных воротах. Я  помню, как папа снизу кричал: «Только не бросай автомат на землю и не бойся, я тебя не накажу». Глухов поднялся к нам на ворота, забрал автомат и сказал, что бы мы сразу не спускались. Нотацию мне отец прочитал хорошую, и в наказание, отправил меня к бабушке в Читу.

На летние каникулы я приехал  в Падь-Саху. И вот судьба, она всегда расставляет все на свои места, здесь я впервые переступил порог зоны. Мне было всего 12 лет, отец повел меня к парикмахеру, а проводить меня к нему поручил веселому осужденному. «Ты, Сурин, за него головой отвечаешь», — как-то спокойно сказал ему отец и пошел по своим делам. Я запомнил это на всю жизнь, потому что мне до сих пор снится и проходная, и эти серые бараки, и множество глаз, смотрящих на меня как на диковину.

Сотрудников колонии, находившихся на КПП в тот день, я тоже хорошо запомнил. Начальник оперативной части Ю.Г. Иванов, дежурные контролеры Фирсов и Ласточкин, ДПНК Сумароков и многие другие, с которыми через 13 лет пришлось вместе служить в Новоорловске.

Через год в колонии был допущен побег, который за одни сутки был ликвидирован. Во время ликвидации побега, было допущено нарушение социалистической законности, за что отец был уволен из армии, а через четыре года был  восстановлен и в звании, и в должности. В это время, наша семья жила в поселке Молодежном Приаргунского района Читинской области. Поселок этот, отец сам же и строил в 1955 году, во время освоения целинных и залежных земель по призыву партии. О нем был написан большой очерк, который вошел в сборник «Октябрьский марш», изданный Восточно-Сибирским  книжным издательством в 1977 году. Этот поселок Молодежный, стал местом рождения моего брата Александра, так что этот этап жизненного пути был вовсе не случаен. Мы похоронили там нашу маленькую сестренку. Она умерла в девятимесячном возрасте, и судьба подарила нам брата, который стал продолжателем дела отца.

Когда отца восстановили в МВД, он уже постоянно проходил службу в войсковой части № 6578, дислоцировавшейся  в городе Чите.

 

Первая любовь

 

Погружаясь в воспоминания, я все больше и больше убеждаюсь в том, что судьбу мы не выбираем, нас уверенно ведут по жизни по хорошо разработанному сценарию.

Мистика? Нет, это не мистика. Это судьба. Судьба, предначертанная Богом.

Чита. Март 1972 год. Мороз еще крепкий, хотя уже весна. Я зашел к бабушке погреться. На кухне тепло, пахнет свежезаваренным чаем, от этого очень уютно, не хочется выходить на улицу.

  — Ой, внучек, а молочка-то нет. Какой же чай без молока. Сбегай быстренько, в «Восточный», купи бутылочку молока, пока чай настаивается, —  скороговоркой сказала она, как бы извиняясь. 

— Конечно, бабуся, сейчас я мигом сбегаю.

На ходу, застегивая  пальто, побежал к магазину и на крыльце столкнулся с двоюродным братом Валеркой.

— Ты куда бежишь, Юрка, — каким-то хриплым голосом спросил он.

— Я от бабушки. Просила молока купить к чаю.

— А ты куда? — уже, выходя из магазина, спросил я его.

— В поликлинику. Подрался, голову пробили.

Валерка рассказал мне о ночном приключении и уже у бабушки в коридоре, стянув шапку, показал под волосами рану, которая кровоточила. Бабушке, конечно, он сказал, что упал в котельной. Чай пить не стали, Валерка попросил меня пойти с ним.

  — Идите вместе, вдруг Валере станет плохо, так ты, Юра, поможешь ему дойти до поликлиники.

В этой поликлинике «на Гагарина» я не бывал никогда, потому что у меня как у сотрудника УВД, а раньше как у члена семьи военнослужащего, была своя ведомственная поликлиника. Войдя в здание, вдруг почувствовал, какое-то внутреннее оцепенение, как будто переступил невидимую черту. Стоя у регистратуры рядом с братом, я как бы растворился в прошлом времени, совсем забыл, зачем я здесь. Из оцепенения меня вывел голос:

— А вам, молодой человек, к какому врачу?

— К зубному, — сказал я.

— Фамилия ваша? — вежливо спросила девушка.

— Луханин. Павел Владимирович, — уточнил я, каким то не своим голосом.

Карточку моего другого двоюродного брата Павла, она нашла быстро и убежала по коридору.

— Ты что, зачем? — испуганно спросил меня Валерка.

— Да ладно, покажу зуб. Все равно тебя ждать. Да и вообще мне давно надо зуб дергать. Бабушка звонила Яну Генриховичу, он в нашей поликлинике работает. Он же бабушкин друг, ты знаешь?

— Вот и иди к Яну, — настаивал Валерка, чего-то опасаясь.

— Хорошо, иди к хирургу, если быстро выйдешь, то уйдем отсюда вместе.

Прошло минут пятнадцать, и я вдруг услышал:

— Луханин, заходите к доктору.

Я вошел в кабинет спокойно, улыбаясь, одно из кресел было свободным, и я уверенно направился к нему.

— Нет, садитесь вот в это кресло, молодой человек, — сказала беленькая симпатичная врач.

— Какой зуб будем лечить? — машинально задала она вопрос.

— Восьмерка нижняя, слева. — Повторил я слова Яна Генриховича. Когда он осматривал мой рот, я знал что эту восьмерку нужно удалять и тянул время, боялся, не шел к нему на прием.

Врач  осмотрела мои зубы, поморщилась и сказала:

— Седьмой, шестой и шестой справа надо лечить, а эту восьмерку надо удалять, но зуб очень сложный, я не могу. Приходите завтра, вот за тем креслом работает врач Прохорова, она вам удалит этот сложный зуб. Хорошо, молодой человек?

Когда я вышел из кабинета стоматолога, Валерка меня уже ждал.

— Ну что? — спросил он, облегченно вздыхая.

— Завтра сказали прийти, к Прохоровой, она удаляет хорошо.

— Вот и хорошо вместе пойдем. Мне тоже надо на перевязку.

 Мы вышли на улицу. Ярко светило солнце. Снег сверкал как множество бриллиантов, рассыпанных на снегу. Душа моя радовалась солнцу, этому необычному дню и ждала перемен. 

  Утром следующего дня, я у бабушки ждал Валерку, почему-то нервничал. Прохорова принимала во вторую смену. Надо было идти к двум часам, и чтобы зайти первым, надо было прийти пораньше. Время шло, а Валерки все не было. Наконец, он прибежал.

— Пойдем, меня папка только на один час отпустил, — задыхаясь, выпалил он. — За драку ругал, что поддался. Короче, я побежал, процедурная до часу!

Я вышел ровно в час и, не спеша, направился в поликлинику. Мысль в голове все время одна: зачем? зачем? Можно не ходить. Зуб пока не болит, потом пойду к Яну. А ноги идут и идут, кто-то невидимый подталкивает меня. Незаметно подошел к поликлинике. Вошел. Сдал пальто в гардероб, постоял еще у окна, обдумывая надо или не надо заходить в кабинет врача. Решаю — надо! И уверенно направляюсь к кабинету № 15, возле него два человека.

— Кто к Прохоровой? — спросил я сдавленным голосом.

— Мы к Ведуновой, а к Прохоровой, вы будете первым, — ответила  мне одна из женщин.

Я стал ждать, постоянно глядя на часы. И, вдруг, сердце екнуло, и как бы сжалось. По коридору стремительно шла девушка в светлой фетровой шляпке с козырьком, одной рукой, придерживая голубую легкую косынку. Сердце мое стучало так громко, что совпадало ударами со стуком ее каблуков. Я весь подался вперед ей навстречу, взгляды наши встретились, и между нами сверкнула как бы молния, пронзив наши сердца. Когда она вошла в кабинет, пробежал легкий ветерок, коснувшись меня  едва уловимым запахом духов и свежести. Я в напряжении ждал, когда снова почувствую этот запах, когда снова взгляну в глубину этих темных глаз, и утону в них навсегда.

Как выстрел хлопнула дверь, вышла врач, которая вчера осматривала меня, ее смена закончилась, она спешила домой.

— Луханин, заходите. Лариса Павловна вас ждет, — улыбнувшись, сказала она и добавила:

— Не волнуйтесь, все будет хорошо.

Когда я вошел в кабинет, от волнения не мог говорить, язык прилип к нёбу, руки вспотели, меня била легкая дрожь. Это волнение было не от страха перед зубной болью, это было совсем другое чувство, которого я раньше никогда не испытывал. Сидя в кресле, кроме ее глаз я не видел никого, мое сознание было в какой-то прострации. Когда она ко мне прикасалась по телу пробегала волна дрожи. Ее руки тоже были холодными, но я ничего не чувствовал, что она делала, я видел только ее глаза. Странно я даже не чувствовал боли. Для меня в этот момент ничего не существовало, я был дух, я был вселенная, я никогда не испытывал такое чувство.

Это была любовь, любовь, которая коснулась меня в первый раз и опьянила мое сознание. Меня не стало прежнего, в этом стоматологическом кресле родился совсем другой человек.

Лариса Павловна просила меня прийти через неделю, пока не заживет ранка на месте, удаленного зуба, сказала еще, что будем лечить все зубы.

Я ликовал, ждал следующей встречи как свидания, считал дни, а они тянулись очень медленно…

В поликлинику я ходил как на свидания. Знал ее подруг, сидя в кресле, рассказывал им разные истории о криминальном мире, о котором знал не из газет и все подбирал момент рассказать, что я не Павел и что моя фамилия не Луханин. Случай представился в конце апреля. Мы готовились к первомайской демонстрации, получили новую парадную форму, и я решил пойти к ней в парадном мундире.

Все,  конечно, удивились моему торжественному виду, да еще с букетом сирени.

Пришлось рассказать им все, а в заключении я предложил отметить завершение лечения в ресторане.

— Мы согласны, — сказала Лариса, глядя на Лидию Николаевну.

— Нет, я не могу, — пыталась отказаться Машукова.

— Идет, идет! — сделала заключение Лариса.

День выдался солнечным и теплым, весна чувствовалась все отчетливее.

Я подъехал к поликлинике на такси, забрав их прямо из кабинета, повез в ресторан «Забайкалье». Выбрав столик у витрины, откуда открывался вид на площадь им. Ленина, осмотрелся. У противоположной стены сидела шумная компания кавказцев, а слева сидели трое парней, которых я буквально, несколько дней назад освобождал из СИЗО, они дружески поздоровались:

— Привет, начальник! А ты, молоток, сразу двух подцепил.

Делать заказ я не умел, и поэтому коротко сказал официанту:

— Шампанское, коньяк и закуску на твой выбор.

— На какую сумму рассчитываем? — поняв, что уточнений по заказу не будет, спросил официант.

— Неси, расплатимся, — резко отпарировал я.

Пожав плечами, официант ушел и через несколько минут заставил стол закусками, как я ему и говорил по своему выбору.

В   ресторанах я,  конечно,  бывал, но в обществе врачей никогда, и поэтому чувствовал себя  скованно. Затем мы проводили Лидию Николаевну и еще долго гуляли по улицам. Город изменился вместе со мной, все было наполнено поэзией, в моих мыслях все время возникали поэтические строки. Наконец мы остановились напротив ее дома,  зашли в ветхие ворота какого-то двора и, затаив дыхание, Лариса сказала, что ей пора домой. Я неловко обнял ее и впился губами в ее губы. Она ждала этого, рот ее был горячим, я чувствовал учащенное дыхание. Поцелуй был долгим и страстным, мы как бы прислушивались к своим чувствам, оценивая происходящее.

 

События стали развиваться более стремительно. Лариса рассказала мне, что в тот вечер около дома ее ждал муж. Он видел нас и требовал объяснений. Она сказала ему, что между ними уже давно нет ничего общего, что она давно приняла решение расстаться с ним, ждала только случая.

И вот я решил как можно быстрее расставить все точки, для себя я уже давно все решил и понял, что это любовь, что без Ларисы я уже не представляю себя, необходим был серьезный разговор, и я его готовил.

День выдался солнечным. Настроение отличное, хотелось увидеть Ларису. Прохоров теперь часто бывал у Ларисы в кабинете, ждал ее, и провожал домой. Необходимо было быть осторожным. Я взял такси и поехал в поликлинику. Остановив машину у входа, попросил водителя ждать девушку. А сам пошел к телефонной будке, которая была напротив окна регистратуры. Набрав номер телефона регистратуры, попросил пригласить Прохорову. Когда в трубке раздался  знакомый голос, сказал:

— Привет, Лора! Ты, видишь такси под окном? Это для тебя. Отпросись и выходи, нам надо поговорить, возражений не принимаю, ты видишь меня в будке телефона-автомата? — помахав ей рукой, повесил трубку.

Спустя пару минут Лариса вышла и села в такси. Машина тронулась, а за углом остановилась, когда я сел на заднее сидение, Лариса, рассмеявшись, сказала:

— Ну, ты и конспиратор, действуешь по всем правилам уголовного жанра, его не было в кабинете, он меня вечером встречает, мог бы спокойно прийти в кабинет и поговорить.

Машина остановилась возле особняка, окруженного забором, с большими тесовыми воротами и высокой калиткой с тюремным глазком. Этот особняк когда-то принадлежал командующему пограничным округом, затем его передали войсковой части, и в нем жил заместитель командира полка по тылу, теперь вот в нем жила наша семья. За домом был большой сад и баня, главная достопримечательность. Я взял Ларису за руку и увлек за собой, показал комнаты брата, сестры, родителей и через большой зал провел ее в свою комнату. Устроившись в уютных креслах, я слушал ее неторопливый рассказ о родителях, живущих в Краснодаре, о ее взаимоотношениях в семье. Проговорив до вечера, я пошел ее провожать. Долго бродили по ночному городу и, остановившись у ее дома, Лариса сказала:

— Прохорова нет дома, он с Андреем у матери в Нерчинске, приедут завтра.

Она держала мою руку, как бы приглашая зайти. Соблюдая осторожность, Лариса шла впереди, чтобы случайно не встретить соседей, стараясь не стучать каблуками, поднялись на четвертый этаж в ее квартиру.

Мы целовались до рассвета. Часы показывали пять, пора было уходить… Я шел по еще спящему городу, обдумывая свое поведение. Возможно, надо было быть настойчивее и поступить иначе, ведь она замужняя женщина… Нет, сказал я себе, все правильно. Так я пришел домой, и счастливый, завалился спать.

 

А через два дня меня разбудил настойчивый звонок. Открыв ворота, я увидел красный «Москвич», за рулем которого сидел подполковник в летной форме, на заднем сидении лежали вещи, а на них сидел мальчик. Обернувшись, я увидел Ларису, она стояла за створкой ворот:

— Я забрала Андрея из садика, чтобы Прохоров не украл его. Пока, если можно поживем у вас, а через неделю мы улетаем в Краснодар к маме. —Выпалила Лариса все сразу, не давая мне проронить ни слова.

— Хорошо, — наконец, сказал я первые слова. — Давай заносить вещи в дом, а Андрей пусть играет во дворе, осваивается.

Мы занесли в мою комнату нехитрый скарб: телевизор «Горизонт», ковер, узкие дорожки зеленого цвета. Мама в это время молча готовила завтрак, и когда мы закончили раскладывать вещи, пригласила пить чай, так в Забайкалье называют завтрак, обед и ужин. За столом Лариса рассказала, что совсем ушла от мужа, он ударил ее, щека была немного припухшей.

— Нет сил больше терпеть издевательства. Улечу к родителям, в Краснодар, оставлю Андрея, а сама прилечу в Читу. Буду оформлять развод. — Говорила она быстро, чтобы мы с мамой задавали меньше вопросов. — Только теперь я почувствовала, как устала, как разбита, я как выжатый лимон.

Я  побледнел, в глазах ее появилось то же выражение, которое поразило меня при нашей первой встрече. Я протянул руку и взял ее ладонь. Крепко сжал ее.

— Я не хочу, чтобы у тебя был такой вид, — сказал я, — мне это слишком больно. Я хочу, чтобы ты была счастлива, и буду стараться все для этого делать.

— Я на все согласна. Я ни разу, ни на миг не пожалела, что встретила тебя и полюбила. Мы пока будем жить вместе, спать на твоей кровати будем вдвоем, а Андрей в кресле, оно же  раскладывается, — утвердительно сказала Лариса, чтобы у мамы и у меня не возникли вопросы по этому поводу.

Андрей беззаботно играл в саду, для него эта свобода была настолько необычной, что он ни разу не промолвил ничего, чтобы могло помешать нашему нелегкому разговору. Вечером, когда собралась вся семья, мы выпивали за нашу помолвку и за знакомство…

Так пролетела неделя нашей совместной жизни. Я провожал ее с сыном в аэропорт на два дня позже запланированного. Лариса поменяла дату вылета, чтобы Прохоров не смог помешать. Оставшись один, я потерял покой. Все мое сознание было обращено к ней. Я страдал, ничего не ел. Запирался в своей комнате и читал стихи: «О, неужели, милая моя, и у тебя болит и ноет сердце, и ту же боль ты чувствуешь, что я, боль, от которой никуда не деться…» Ее фотографии были расставлены повсюду, я смотрел на это любимое лицо днем и ночью, думая о ней.  «И, как ты, я гляжу на книги, на картину, где брезжет Крым, и слова твои вдруг возникли, адресованные другим. Ты далекая в неизвестном и понять ты еще не смогла — эта комната мне дороже, потому что ты в ней была…»

Ждать пришлось невыносимо долго. И вот долгожданный день наступил, я встречал ее в аэропорту с букетом алых роз, очень волновался, но, увидев ее улыбающейся, понял, все хорошо, она прилетела ко мне…

Мы жили в доме родителей и по заданию отца искали обмен нашего дома на благоустроенную квартиру, потому что обслуживание огромного дома стало для всех обременительным занятием. Отец привозил с полка солдат, для сбора ягод и фруктов и всю собранную продукцию отправлял в полковую столовую.

Наконец, обмен был осуществлен, мы с Ларисой нашли хорошую 4-комнатную квартиру в микрорайоне Сосновый бор, и в начале сентября переехали. Эта квартира устраивала всех, для нас была выделена отдельная комната. 21 октября 1972 года в этой квартире мы играли нашу свадьбу…

 

Пакет особой важности

 

Я работал в областном отделе фельдъегерской связи в должности офицера особых поручений. Работа была интересной и довольно престижной. Нас, кроме формы, хорошо одевали. Потому что мы постоянно ходили в штатском, а я почти ежедневно бывал в зданиях КГБ, обкома партии, управления Забайкальской железной дороги и штаба ЗабВО. Однажды мне пришлось доставлять пакет особой важности — серии «К.», который лично получает первое лицо. Меня долго инструктировал начальник ООФС о фиксировании времени по каждой операции получения и передачи документа, начиная с борта самолета, рейса 112 Москва-Владивосток. Во время дозаправки самолета, я в сопровождении двух человек вошел в салон самолета, предъявил документы фельдъегерю, летящему этим рейсом во Владивосток, получил от него пакет, завизировав время, сбежал к машине, ожидавшей меня у трапа, «Волга» рванула с места и помчалась по направлению города. Уже в городе водитель коротко бросил:

— Куда?

— На дачу командующего ЗабВО, — тоже коротко ответил я.

Машина, визжа сиреной и тормозами, подкатила к воротам дачи и остановилась в пяти шагах от калитки, спрятанной в стене. Нажав кнопку звонка, калитка сразу открылась, и я с двумя охранниками оказался в маленьком тамбуре.

— Офицер особых поручений Полуполтинных с пакетом особой важности — лично командующему, — отрапортовал я адъютанту командующего.

— А я не могу принять? — спросил он меня.

— Нет, серия «К» вручается лично первому лицу, — немного волнуясь, ответил я майору. Доложите, пожалуйста, командующему, что время вручения пакета ограничено рамками протокола, — вежливо напомнил я майору, помня наставления начальника.

Через минуту, послышался знакомый мне звук электрического замка, и майор разрешил мне пройти одному без сопровождения, я оказался еще в одном тамбуре.

— Оружие есть? — спросил майор. Я, откинув борт пиджака, показал ему рукоятку «Макарова».

— Сдайте! — резко приказал он, поставив пистолет на предохранитель, я передал его лейтенанту, сидевшему у пульта связи.

Мы шли по длинному коридору, мягко ступая по ковровой дорожке, остановились перед дверью из красного дерева. Войдя в кабинет, я увидел огромный стол, который занимал пространство всего кабинета. Свободными лишь оставались два пространства, у окна, где помещалось одно большое кресло, и у двери, где можно было только стоять по стойке «смирно». Я поставил чемоданчик на стол и стал набирать код замка на чемоданчике, оставалось только нажать кнопку, чтобы замок открылся. Ждал. Я не заметил, когда в этом пространстве у окна появилась огромная фигура командующего. Он застегивал форменную рубашку с погонами генерала-армии.

— Здравия желаю, товарищ командующий, Вам правительственный пакет. Щелкнул замок, я извлек пакет красного цвета и протянул его генералу, но так как стол был длинным, пришлось подтолкнуть его в сторону генерала, он поймал пакет, прижав рукой к столу, а я за пакетом протянул ему реестр, но это был стандартный лист, и он не летел как пакет. Мне пришлось почти лечь на стол и вытянутой рукой я доставал до середины, генерал нагнулся, протянул руку и едва достал реестр. Этот кабинет явно не предназначался для подачи рапортов.

— Что я должен написать? — спросил генерал армии, рассматривая реестр.

— Получил, лично, в 11-55, дата и подпись, — пояснил я генералу. И он крупно, на двух строчках написал, и еще на двух расписался: Белик.

Он встал и протянул мне реестр, нагнувшись над столом. Теперь мне пришлось ложиться на стол, чтобы забрать листок.

— Печать поставит адъютант. — Коротко бросил Белик, через очки, рассматривая пакет.

— Есть! — по-военному ответил я и, повернувшись кругом, вышел из этого странного кабинета.

 Печати на даче командующего не оказалось. Мне пришлось, включив сирену, нестись в штаб округа, чтобы в положенное время сдать реестр, в специальную часть областного отдела фельдъегерской связи.

  Работа мне нравилась. Я был горд, что именно мне поручали вручать  документы особой важности, первым лицам области, ездить на черной «Волге», в сопровождении охранников. Мне нравилось летать на самолетах, ездить в почтовых вагонах в специально оборудованных купе. Я любил приходить домой, где меня ждала любимая жена, театрально снимал кобуру с пистолетом, небрежно бросал ее под подушку и страстно целовал жену, вдыхая ее волнующий запах.

 

Город, где зимой цветут розы

 

Все было хорошо, но у Ларисы с мамой не складывались взаимоотношения, и мы решили уехать в Краснодар, где у родителей Ларисы жил Андрей. Это был  самый важный аргумент нашего решения.

Чита провожала нас холодной морозной погодой, хотя была уже середина марта. Настроение моих родителей тоже было соответственным погоде. Мама плакала. Отец молчал и, когда обнял на прощание, сказал:

— Если будет трудно, возвращайтесь домой, я помогу, если потребуется.

Москва нас встретила тоже зябкой погодой. Снег был мокрым и серым. За окном автобуса, который стремительно несся в аэропорт «Внуково», мелькали подмосковные, высокие деревья, а в лесу снег лежал глубоким белым покрывалом. Я молчал, думая о том, почему оставил родной город, родителей, работу, и зачем еду в незнакомый город. В памяти ворошу строчки стихов: «Я покинул родимый дом, голубую оставил Русь». А почему Русь покинул, мы же в России, а не за границей будем жить… Внуково. Объявили наш рейс 3349. Самолет ИЛ-18, ТУ-104 в Краснодар не летают, взлетно-посадочная полоса короткая. В самолете тоже молчим, разговаривать невозможно из-за шума двигателей, Лариса дремлет, а я  смотрю в иллюминатор на проплывающие внизу облака. В динамиках слышен свист и голос стюардессы:

— Наш самолет произвел посадку в аэропорту города Краснодар, температура воздуха в городе плюс 15 градусов.

— Вот это да! Плюс 15, в Чите было 20 градусов мороза в Москве два градуса мороза, а здесь 15 тепла. — Произношу я первые слова после двухчасового полета.

Выйдя на трап, еще больше удивляюсь. Воздух как в теплице, пахнет землей. Мы в меховых шапках, Лариса в зимнем пальто. Жара, у нас много вещей.

С аэропорта в душном автобусе ехали до железнодорожного вокзала. Кругом машины, люди, троллейбусы. Через мост, проходящий над железнодорожными путями, выходим  по Лунному переулку на улицу Карла- Либкнехта.

Поднявшись на пятый этаж, Лариса дрожащей от усталости рукой нажала кнопку звонка. Дверь открыла женщина, она широко улыбалась и приговаривала:

— Андрюша, внучек, где ты? Мама приехала! Куда ты спрятался? А мы вас ждали вечером. Папа скоро придет. — Говорила она скороговоркой, почти не делая паузы, не давая нам проронить ни слова. Но мне все же показалось, будто эта еще незнакомая женщина посмотрела на меня с удивлением. А впрочем, пожалуй, и нет, попадая в чужой дом, ситуация всегда оценивается по-разному. Андрей, прижавшись к матери, почему-то плакал. Наверное, от радости.

Вечером, когда собралась вся немногочисленная семья, мы сидели за большим праздничным столом, который был накрыт, должен признаться, с большим вкусом. Однако же в этом доме я мог наблюдать тот же самый образ жизни и те же самые мысли, те же манеры, те же традиции, что и у нас. Родители Ларисы — и отец и мать — старались показать, что они рады нашему приезду, хотя в глубине души переживали за нас.

Начался краснодарский период нашей жизни. Андрей с радостью принял весть, что мы остаемся в Краснодаре, Лариса занималась обстановкой квартиры. Она действовала поспешно, чтобы скорее распрощаться с прошлой жизнью и почувствовать себя дома. Она вернулась к родным корням. Ей нужна была эта поддержка. Вторым ее прибежищем был Краснодар. У нее появилась желание — бродить по городу, и скоро эти прогулки стали потребностью. Мы искали работу не только в городе, но и в станицах, отправляясь в неближний путь, мы не знали, кто и где нас может приютить.

Я же вообще был разочарован, мне не нравился город. Он больше подходил к станице. Южный город жил своей жизнью. Большинство обитателей неказистых домиков торговали прямо у калиток, выставив в ведрах сирень, цветы, фрукты и даже банки с консервированными овощами. Они на фоне, облупившихся фасадов, выглядели, будто из пятидесятых годов.

Ларисе посчастливилось устроиться на временную работу в стоматологическую поликлинику, а я устроился на ХБК кладовщиком-грузчиком. Здесь я  столкнулся  с предприимчивостью кубанцев, они умели извлекать выгоду из ничего. Например, легко шли на просьбы водителей по недогрузу фур на одну треть, оставляли им свободное место. Водители же использовали это свободное место под загрузку овощей и фруктов, для перевозки их на продажу в другие города страны. За это водители платили грузчикам и кладовщику хорошие деньги.